Лициний дал знак, вестники протрубили, большие железные ворота на противоположном конце арены распахнулись, и Кандида6, христианка, в длинном белом одеянии спокойно вышла на арену цирка.

Глаза всего сборища устремились на нее. Бассус нагнулся вперед и со злой улыбкой бросил к ее ногам венок из алых роз. Но Кандида ничего не замечала. Ее губы тихо шевелились в молитве, а прекрасные глаза упорно смотрели на клочок голубого неба, видневшийся промеж натянутого парусинового навеса.

Руки ее были крепко сложены на груди.

Бассус обернулся к Лицинию.

– Как эти христиане любят рисоваться! – насмешливо заметил он. – Дай знак, государь, впускать зверей, пусть их появление нарушит ее благочестивое настроение.

– Я не знал, что ты интересуешься ею, Бассус, – произнес император, взглянув на любимца.

Префект зло рассмеялся.

– Если не невеста римлянина, то невеста диких зверей, вот и все, – отвечал он.

Лициний улыбнулся на замечание царедворца и махнул рукой. Арзасий низко поклонился и, подбежав к концу площадки, поднял решетку клетки, и в ту же минуту два темногривых льва выскочили на арену с ужасным ревом, ударяя себя хвостом по бокам, и налитыми кровью глазами посмотрели на скамьи, усеянные народом.

Они шли, огибая арену, и вдруг один из них присел и прыгнул по направлению мальчика, бросившего в него камень, но стена была слишком высока, и животное с грозным рычанием упало обратно.

– Смирно, Юпитер! Смирно, Юнона! – закричал от решетки, которую собирался опустить, укротитель, обернувшись на крик мальчика.

– Ну! Начинайте же борьбу, – произнес Арзасий и разом остановился при взгляде на девушку, предназначенную на растерзание зверям.

Христианка опустилась на колени на самой середине арены и в порыве совершенно понятного страха скрыла лицо в складках своего платья. Раньше юный перс бесстрашно смотрел на борьбу своих львов с людьми, но нынче, в первый раз со времени своей трехлетней службы, ему приходилось видеть беззащитную девушку, обреченную на ужасную гибель. За последнее время преследования христиан утихли, а в далекой Персии, будучи мальчиком, он мало слышал о ненависти, питаемой римлянами к христианам, и еще менее понимал.

Львы послушались его слов, быстро обернулись и, увидев девушку, оба огромных зверя припали к земле и начали тихонько подкрадываться к ней. Словно кошки, подбирающиеся к какой-нибудь ничего не подозревающей птичке, они все ближе и ближе подползали к ней. Толпа смотрела, притаив дыхание, и на недолгое время водворилась тишина, нарушаемая лишь вздохом и подавленным рыданием. И вдруг среди молчания прозвучал детский крик… Прозвучал звонко и пронзительно:

– Кандида! Кандида! Посмотри, они идут!

Это был тоненький голос родной сестры страдалицы, голос единственного ей родного существа, оставшегося на свете: родители Кандиды умерли, и она взрастила оставшуюся сестренку скорее как мать, чем сестра.

Восклицание пробудило Кандиду. Нет, любящий ребенок не должен видеть ее смерть, ее тело, жестоко растерзанное львами. И в минуту, когда животные готовились прыгнуть, она поднялась на ноги и, собрав все силы, самым повелительным голосом крикнула:

– Есфирь, иди домой! Сейчас же ступай домой!

Она произнесла слова громко, отчетливо, чтобы ребенок, сидевший на самой верхней скамейке, мог ее услышать. Она говорила повелительно, желая скрыть невольную дрожь в голосе.

Но слова Кандиды имели неожиданное, странное действие. Львы, приученные слушаться голоса Арзасия, отлично поняли приказание: «Ступай домой». Они повернулись и пошли к своему логовищу.

Вздох облегчения и удивления пролетел над толпой, посреди которой было несколько христиан.