Палец сам лёг на холодную позолоту и осторожно пульсировал биополем, казалось, что я не только чувствую присутствие Гусятинского в этой комнате, но и ощущаю шевеление атмосферы, разгоняемой его организмом не только при движении, но и дыхании. Вот он приближается к креслу, немного нагибается, присаживается, вся масса тела идёт вниз-назад, палец плавно тянет «спуск», крючок которого проваливается, винтовка прикладом толкает плечо, пуля ушла навстречу опускающемуся в кресло «боссу». Когда он коснётся сиденья, голова будет точно в промежутке, чуть позже – и тело откинется на спинку кресла, и кусочек металла пролетит мимо, лишь испугав и запустив жернова репрессий… А может, это диван, виден только маленький кусок в дальнем углу, в отдалении от окна… Смотреть не хочу, в мозгу отпечаталась явная уверенность попадания, с последним словом в беспросветной пустоте: «Ть-м-а». Чрезмерная собранность рассеялась, зрение рассредоточилось на привычные пять чувств, и в уши ударила мощная волна от звука выстрела. Поставил карабин, погладив напоследок отработанный ствол – за два года тренировок мы сроднились. И мощный толчок очередной порции адреналина привёл к привычному контролю ситуации…

Сергей за рулём «Таврии» был на ранее оговоренном месте, предупреждённый по рации, он даже приоткрыл дверь, явно волновался и не понимал моего спокойствия, я же в какой-то момент этой «лёгкой прогулки», оставив весь груз на чердаке, снова почувствовал, насколько от меня ничего не зависит. Всё, что сейчас интересовало – это несколько слов, звучавших в голове, и откуда они. Тогда этого я так и не понял, вспоминая же сегодня, думаю, что фраза эта всплыла из подсознания, попав туда лет за десять до того дня, прочитанная, хоть и очень невнимательно, в одном из четырёх Евангелий в Казанском соборе Санкт-Петербурга, в то время ещё Ленинграда, во время одного из десятков культпоходов, когда я был курсантом военного училища. Почему и зачем? Это сейчас стало понятно, а тогда, замытое суетой и переживаниями, бурными эмоциями, оно всплывало резко, в моменты затишья и одиночества, наедине с самим собой, где-нибудь на охоте, рыбалке, под безграничным небом, в котором утопал взгляд, утягивая за собой всё моё существо, как сегодня перед выстрелом в абрис оптического прицела. Казалось, всё тело замирало, но если тогда мысли отсутствовали, то в эти моменты, возможно, они раскрывали створки сердца, всё больше и больше запоминавшиеся тем, что, переполнив, отрезвят и заставят остановиться.

Я ждал чего-то на снятой квартире, почти в центре Киева, ждал и по привычке перебирал возможные варианты. В большинстве из них места мне не было, но успокаивали самые рациональные, и лишь с одним условием – при отсутствии среди живых бывшего шефа. Дело оставалось только за тем, чтобы так же начали думать Пылёвы. Овладевшая мною умиротворённость подсказывала, что марафон остановлен, и если что-то и будет, то не с такой частотой, и призрачно мелькала надежда об отходе от дел вообще. На следующий день появился Олег Пылев с Сергеем, помогавшим мне, и ещё кем-то, радостный и энергичный, он светился от перспективности и громадности планов, и, разумеется, от благодарности ко мне, граничащей (правда, лишь в этот момент) чуть ли не с преклонением. Сергей ничего рассказать им не мог, потому как даже оружия не видел, я разбирал синтезатор и убирал оружие в футляр от гитары в ванной, а в курс проводимого вообще не вводил, давая лишь редкие указания. Был бы он посторонним человеком, вообще бы ничего не понял, и единственное, что могло показаться странным – зачем нужно было раскидывать по помойкам вещи при возвращении домой.