Сколько раз она слышала этот голос. Сколько раз приходила сюда, испытывая себя. Она приходила даже тогда, когда ее сердце было разбито на миллион мелких осколков. И победила. Она никогда не сдастся.

– Ты не одолеешь меня. – Грязный туман полз по земле и камням, окутывая ее холодом. Казалось, ее щиколотки обхватывали ледяные пальцы, готовые сделать роковой рывок. – Я никогда не сдамся. – Она подняла руки и развела их в стороны.

И вызванный ею шквал разнес туман в клочья.

– Я защищаю и свято храню все, что имею, и все, что люблю. – Она подставила лицо дождю, капли которого лились по ее щекам, как слезы. – И наяву, и во время сна буду любимым своим верна.

Магия наполнила ее и запульсировала в такт биению сердца.

– Бремя свое до конца донесу и встречу судьбу лицом к лицу. Воля твердая сильна, пусть исполнится она.

Она закрыла глаза и стиснула кулаки, словно хотела сразиться с ночью. Словно могла пробить пелену, мешавшую ей видеть будущее.

– Почему я не знаю? Почему ничего не делаю? Почему только чувствую?

С воздухом что-то случилось; казалось, ее щеки погладили теплые ладони. Но это было не успокоением, в котором она нуждалась, и не попыткой уговорить ее проявить терпение. Поэтому она отвернулась от моря и побежала к дому, в окнах которого горел свет. Полы плаща летели за ней.

Лулу сидела в постели с третьим бокалом вина, последним триллером «Дневник американского каннибала» и пакетиком чипсов с сыром и луком. Спальню оглашала пальба Мэла Гибсона и Данни Гловера: одновременно Лулу смотрела по телевизору «Смертельное оружие».

Таков был ее обычный субботний ритуал.

Ночную рубашку ей заменяли рваные шорты, майка с надписью: «Лучше быть богатым, чем глупым», и фонарик, прикрепленный к бейсбольной шапочке.

Она жевала, глотала, смотрела то в книгу, то на экран и считала, что находится в своем личном раю.

Дождь барабанил в окна ее ярко раскрашенной «солонки с крышкой»[2]; ветер позвякивал бусами, заменявшими шторы. Довольная и слегка подвыпившая Лулу вытянулась под лоскутным одеялом, сшитым ею собственноручно.

«Никому и никогда не удастся искоренить во мне шестидесятые», – часто с легкой гордостью думала она.

Когда слова на странице начали расплываться, она поправила очки и села повыше. Лулу хотелось дочитать главу и выяснить, позволит ли глупая молодая проститутка перерезать себе горло.

Она была готова поспорить, что позволит.

Клюнув носом, Лулу вскинула голову и изумленно заморгала. Кто-то прошептал ее имя.

«Ну вот, слуховые галлюцинации, – недовольно подумала она. – Старость – не радость».

Допив остатки вина, Лулу посмотрела на экран.

Оттуда ей улыбался Мэл Гибсон. Его ярко-голубые глаза смеялись.

– Привет, Лу! Как дела?

Она протерла глаза и яростно заморгала. Но видение не исчезло.

– Какого дьявола?

– Вот и я говорю, какого дьявола? – Мэл сделал шаг в сторону, и Лулу увидела наведенное на нее дуло пистолета калибром с пушку. – Никто не хочет жить вечно, верно?

Грянул выстрел, и комната озарилась ярко-красным светом. Острая боль заставила Лулу вскрикнуть и прижать руки к груди. Когда она быстро села, ожидая увидеть кровь, чипсы полетели во все стороны.

Но она не ощутила ничего, кроме бешеного стука собственного сердца.

На экране Мэл и Данни спорили о какой-то полицейской процедуре.

Чувствуя себя набитой дурой, она заковыляла к окну. «Нужно глотнуть свежего воздуха, – подумала Лулу. – Чтобы в голове прояснилось. Наверно, уснула на минутку, вот и привиделось». Она отодвинула бусы, рывком подняла створку и вздрогнула.

На улице было холодно, как зимой. Во всяком случае, куда холоднее, чем следовало. А в поднимавшейся над землей дымке было что-то странное. Она напоминала плывущий в воздухе синяк – тускло-фиолетовый и ядовито-желтый.