- Что ты натворила, Виорика? – стонала Луминица и билась над книгой, как птица над гнездом с задушенными птенцами.

Но Виорика и сама была в шоке от последствий своего поступка. В ее голове уже проносились мысли о том, чего ждать от родителей. Посекут розгами? Посадят в чулан? Лишат обеда на месяц? Нет, тут и этим не обойдется. Неизвестность наказания и его неотвратимость навалились на девочку каменной тяжестью саркофага, хороня под его крышкой последние жалкие крохи сообразительности.

И, как назло, в этот момент в зал вошел отец. Внимательный взгляд тут же упал на поруганную книгу, и брови отца помимо воли сошлись на переносице, а глаза начали наливаться яростью.

- Чья это проделка? – отец обвел суровым взглядом потупленные головы детей. Он еще сдерживался, но все понимали, что лавина гнева вот-вот должна была сорваться и накрыть виновника происшествия.

Плачущая Луминица глядела на превратившуюся в соляной столп Виорику. Губы сестры побелели и дрожали.

- Отец, это я! – ответ сам собой вырвался из уст Луминицы. - Я была небрежной, я чуть не погубила драгоценную книгу. Накажите меня.

Последняя слеза сорвалась с ее подбородка и упала на любимую книгу. Луминица оторвала от груди поруганное сокровище и положила на стол. Марку и Йонуц переглянулись, но промолчали: если Луминица хочет взять на себя вину, то это ее дело. Виорика тоже молчала, еще не веря в свое спасение.

Отец был очень сердит. И хоть Луминица и была его любимицей, наказание пало на ее преступную голову с неотвратимостью топора, который бесчувственно перерубает на тонкой шее жертвы нить пульсирующей жизни. После розог девочка просидела до ночи в чулане без еды. А потом на целый год Луминицу лишили подарков. Мать, злость которой не проходила еще очень долго, при каждом удобном случае припоминала Луминице ее грех и читала нотации о дочерней неблагодарности.

Ночь. Луминица лежит, закутавшись в шерстяное одеяло, и не может заснуть. Руки болят после материнских розог и от ожогов, смазанных доброй нянюшкой. Живот урчит от голода. Но душевная боль терзает ее сильнее физической. Боль разливается подобно ночному морю, боль бесконечна и глубока, она хранит в себе сонм чудовищ, которые силятся всплыть на поверхность, но беспомощно барахтаются и обреченно оседают в гибельных глубинах, покрывая глубокое дно своими беззащитно обнаженными костями.

Слезы катятся по щеке, и девочка осторожно одну за другой стирает их пальцами. Но при этом она ни на йоту не раскаивается в своем поступке.

Вдалеке скрипит дверь, и легкие шаги неуверенно крадутся по коридору к ее комнате.

- Луминица! – рука сестры едва касается ее плеча. - Луминица, посмотри на меня, пожалуйста.

Луминице не хочется показывать свое зареванное лицо. Но притворяться спящей тоже глупо. Быстро шмыгнув носом, девочка садится в постели.

- Сестричка, прости меня, - голос Виорики жалобный и страдальческий.

- Нет, это ты прости меня, - отвечает Луминица, вдруг чувствуя, как вся тяжесть земного шара, ощетинившегося ночными лесами и строптивой твердью гор, спадает с нее. - Это мы дразнили тебя. Это я виновата.

- Нет, это я, я!

Виорика порывисто обнимает сестру, а та в ответ кладет голову ей на плечо. Сестры обнимаются и плачут слезами облегчения.

- Как твои руки?

- Ничего, все пройдет, - отвечает Луминица и прячет кисти под одеяло.

- Возьми, я тебе поесть принесла.

Виорика разворачивает платок и раскладывает на одеяле припасенную снедь: хлеб, брынзу и пирожки. Луминица последний раз торопливо шмыгает носом и принимается за еду. Виорика смотрит, как сестра уплетает за обе щеки, и на душе у нее становится искристо-звездно и мятно-прохладно.