Носков махнул ногой, примериваясь к петлям для замка, но взмах получился слабый, и нога шаркнула по доскам.

– Ну-ну, зачем, деточка? – застрекотала Алевтина Семеновна.

– Ты чего? – сказала тетя Валя. – Можно и рукой постучать.

И ударила по калитке кулаком.

– Да если б я мог встать на петли, то как-нибудь перелез бы, – объяснил Носков. – Но высоковато. Может, табуретку принести?

– Погоди, давай еще постучим.

И тетя Валя стащила с ноги шлепанец. Носков решил помогать, колотить по доскам пяткой, но пятка колотилась тихо, как-то по-нарски или даже по-апрелевски. Впрочем, и от шлепанца проку не было, Буланкина не вышла. Вышла из своей калитки соседка, с которой Буланкина ругалась из-за черноплодки.

– Вот! Сейчас у Шуры Никитиной спросим! – обрадовалась тетя Валя.

И буланкинскую калитку оставили в покое.

Шура Никитина, которая стояла на мостике, согнувшись и держась за поясницу, медленно выпрямилась, и стала видна большая родинка у нее на левой щеке. Моне всегда казалось, что вид у Шуры немного страдальческий. И дело было не в спине, за которую Шура держалась, а именно в этой овальной родинке под глазом, напоминавшей темную, растекающуюся слезинку.

– Давно пора газон перед домом посеять, а я все с грядками с этими вожусь! – сказала Шура Никитина со страдальческим видом.

– Радикулит? – оживилась Алевтина Семеновна. – В таких случаях идеально помогает собачья шерсть…

Но тетя Валя перебила:

– Слушай, тут Машка должна передать Буланкиной лекарство от суставов. Может, она от тебя передаст? Там такая калитка, что за ней ни черта не видно! Да еще на замке.

– Так и от меня ни черта не видно. Вон! – Шура махнула рукой в сторону буланкинского дома. – Лес дремучий! На огороде разве что через сетку высмотреть. Вечерком приходите, она в жару не работает.

У кого, у кого, а у Шуры Никитиной на участке леса не было. Дом ее стоял среди грядок, которые она, несмотря на поясницу и родинку, тщательно пропалывала.

– В общем, Маш, придется Бабуле твоей подождать, – подвела итог тетя Валя.

– Оно и к лучшему, – прибавила Алевтина Семеновна.

«Уф-ф-ф!» – подумала Моня.

И тут Шура Никитина сказала:

– А ну-ко, идем.

И повела своей страдальческой родинкой в сторону дома Буланкиной.

Петляя между Шуриными грядками, Моня, Носков, тетя Валя и Алевтина Семеновна пришли туда, где начиналась граница между Шуриным участком и буланкинским. Начиналась она у металлического столба, к которому проволокой, тоже металлической, был примотан край сетки-рабицы. Сверху примотан и посредине, а внизу – нет. Шура взялась за нижний угол сетки и отогнула его.

– Все некогда починить, – сказала она. – Ты худенькая; может, пролезешь.

– А надо ли? – засомневалась Алевтина Семеновна. – Придет потом соседка ругаться, что тут лаз… Что за срочность?

– Да Машка Бабулю свою выручает! – объяснила тетя Валя. – Чтоб той самой к Буланкиной не ходить.

– Ну, тогда, Маша, я не знаю, – сказала Шура. – Попробуй… Пролезешь, так пролезешь, не полезешь, так домой пойдешь.

Моне ничего не оставалось, кроме как встать на четвереньки и попробовать пролезть. А когда она пролезла, то, естественно, ничего не оставалось, кроме как сказать Шуре Никитиной спасибо. Носков хотел пролезть следом, но тетя Валя его остановила:

– Ты-то куда? Сейчас она тебя прихлопнет за позавчерашнее.

И Моня одна поползла на четвереньках сквозь облепиху, а провожатые остались за сеткой – ждать и рассказывать Шуре историю с воланчиком.

Под вишнями, по крайней мере, Моня не ползла, а шла, – правда, пригнувшись. А на дорожке выпрямилась в полный рост. Входная дверь была нараспашку, у крыльца стоял тазик с водой. Значит, Буланкина дома, и надо ее позвать. Собираясь с духом, Моня вдруг поняла, что забыла, как Буланкину зовут. «Мамочки! – подумала она. – Ну, почему мы от калитки ее не позвали! Уж тетя Валя-то помнит… Что же делать?» Делать было нечего, разве что смотреть по сторонам в надежде, что Буланкина где-то неподалеку.