В древности оба стиля оптимально сочетало в себе лидерство Фемистокла, афинского правителя, спасшего древнегреческие города-государства от поглощения Персидской империей. Фемистокл, по словам Фукидида, «был величайшим мастером быстро разбираться и принимать решения в непредвиденных обстоятельствах текущего момента и, кроме того, обладал исключительной способностью предвидеть события даже отдаленного будущего»^>16.

Сочетание этих двух подходов нередко выглядит несостоятельным и обескураживающим, потому что каждый из них имеет отличное от другого мерило успеха: доказательством успеха для государственника служит устойчивость политической структуры во время кризиса, в то время как пророк измеряет свои достижения идеалистическими стандартами. Если государственник оценивает возможный образ действий на основании их полезности, а не «истинности», то пророк считает такой подход святотатством, победой оппортунизма над универсальными принципами. Для государственника переговоры являются механизмом поддержания стабильности, для пророка – средством обращения оппонентов в свою веру либо подрыва их морального духа. И если для государственников превыше любых споров стоит сохранение международного порядка, пророки руководствуются своей целью и стремлением опрокинуть существующий порядок.

Оба подхода к лидерству служат преобразованию общества, особенно во время кризисов, однако стиль пророка, для которого характерны моменты экзальтации, как правило, приносит больше разброда и страданий. У каждого из двух подходов есть свой заклятый враг. Враг государственника – неспособность равновесия, как условия стабильности и долговременного прогресса, воспроизводить самое себя. Враг пророка – риск того, что его горячечный образ будущего отодвинет людей на второй план, превратив человека в винтик.

Какими бы ни были личные характеристики или образ действия лидеров, они неизбежно сталкиваются с безжалостным требованием: не допустить, чтобы настоящее с его нуждами затмило будущее. Заурядные лидеры стремятся управлять сиюминутными делами, великие лидеры пытаются подвести общество к своему идеалу. По вопросу, как реагировать на это требование, дебаты идут с того момента, когда люди задумались об отношении между желаемым и неизбежным. В западном мире, начиная с XIX века, решение все больше приписывают истории, как если бы бескрайний поток событий довлел над людьми и люди были не творцами истории, а ее орудиями. В XX веке многие ученые, например знаменитый французский историк Фернан Бродель, требовали рассматривать личности и события, которые они формируют, как не более чем «поверхностные волнения» и «пену» в широком океане бескрайних, неотвратимых течений^>17. Ведущие мыслители – историки-обществоведы, политические философы, теоретики международных отношений – приписывали рудиментарным силам судьбоносное влияние. Утверждается, что «движения», «структуры» и «соотношения сил» лишают человека какого-либо выбора и заодно снимают с него всю ответственность. Такие концепции, конечно, уместны для исторического анализа, и любой руководитель должен помнить об их силе. Однако они неизбежно применяются самим человеком и пропускаются через восприятие человека. Ирония состоит в том, что до сих пор лучшего инструмента для оправдания злоупотребления властью, чем неотвратимость законов истории, не придумано.

Встает вопрос, являются ли эти силы системными или подвержены общественно-политическому воздействию? Физики установили, что сам факт наблюдения изменяет реальность. История одинаково учит, что люди формируют свою среду обитания путем ее интерпретации.