Крис когда-то в дни своего далекого детства будучи маленьким ребенком, зачарованным мыслью о путешествиях по бескрайнему космосу, читал об этой планете. Океан здесь был один, но занимал почти три четверти от всей поверхности планеты. На выцветшей картинке древнего фолианта была изображена планета, охваченная щупальцами огромного водяного спрута. Каналы широких фьордов глубоко врезались в единственный материк, разрезая его на вытянутые причудливо-изогнутые куски суши. Тогда Город был сравнительно небольшим и располагался в самом сердце материка. А сейчас очевидно разросся настолько, что его дороги и постройки длились вплоть до океана, который теперь был закован в бетон и метал и освещен, словно преступник, находящийся под круглосуточным наблюдением, светом неусыпных фонарей. Его волны лениво перекатывались поблескивая лоснящимися боками.
Не желая привлекать внимания иноземцев, медленно прогуливающихся по набережной, Крис было накинул на голову капюшон, но первый же порыв ветра, дующего со стороны океана, сорвал его, растрепав длинные рыжие волосы. Это не ушло от внимания прохожих. Кентанец досадливо цыкнул, поймав на себе заинтересованные взгляды и разобрав долетевшие до его излишне чутких ушей шепотки:
–…смотри, это лиг…
– лиг?… в этом районе?…
– …без охраны…
– Дерьмо, – выдохнул кентанец и, засунув руки в карманы куртки, пошел вдоль набережной, туда, где, как он видел, обрывалась цепь фонарей и царила первозданная унизанная звездами ночь. Он шел быстро, желание сбежать туда, где он мог побыть один, стало почти нестерпимым. Что он хотел выменять у желанного одиночества? Или может что-то отдать ему? Бросить в звенящую пустоту слова о боли, рвущей его изнутри? Возможно…
Детский голос вывел его из горячечной задумчивости. Он кинул быстрый взгляд влево, откуда прилетали зазывные крики. Мальчишка, по виду землянин, рыжий и темноглазый, стоял у небольшой переносной печки. На печи, напоминающей металическую бочку, чьи круглые бока были раскалены до красна, ютилась небольшая посудина, из неё валил пар. Тонкие крылья носа кентанца вздрогнули, улавливая приятный пряный аромат чего-то печенного. Мальчишка помешивал деревянной ложкой варево и на распев выкрикивал – «…спелые орехи дерева Кона, печеные, горячие спелые орехи ценного дерева кона…».
Крис хотел пройти мимо, но шаг его сбился, взгляд зацепился за этого невысокого щуплого паренька. …Похож на одного из сыновей Иль, как его там…
– Ифа… – произнес Крис, разом почувствовав, как занимаются края раны, зияющей точно посередине его грудной клетки.
Да нет, он никогда не обращал на её детей особого внимания, но почему то сейчас в сердце дрогнула и проросла тоска. Нет, всё конечно понятно. Просто этот ребёнок живо напомнил кентанцу, как она смотрела на своих детей, было в том взгляде столько нежности, столько любви и несокрушимой силы. Казалось эта мелкая могла что угодно вытерпеть, пройти сквозь стены, сдвинуть горы, только бы её малявки были в порядке, сыты, согреты, обласканы. Тогда, в один из первых вечеров после её похищения, он пришёл к ней, чтобы поговорить, нет, даже не поговорить, а просто обратить её внимания на себя, заставить её зеленые глаза смотреть на него, пусть и с ненавистью, но кентанец застыл на пороге комнаты, увидев то, как она сидит возле кровати, на которой сладко сопят её дети. Эта хрупкая фигурка с опущенными плечами, раздавленная, сломленная, она с безграничной любовью взирала на детей. Тогда он впервые почувствовал вину за то, что совершил.
– Дерьмо… – прорычал Крис, его глаза встретились с растерянным взглядом паренька. Тот почему то во все глаза таращился на Криса или может…