– Не-е-е, ну они чего не могут как люди сказать «семьдесят»?! Зачем «шестьдесят и десять»?!

Читатель может вообразить, какую бурю эмоций вызывает необходимость произнести комбинацию слов «четыре раза по двадцать и пятнадцать» для обозначения числа «девяносто пять». Некоторые даже начинают подозревать преподавателей в умышленном издевательстве. Более вежливые злятся на французов: «Садюги… пусть по-русски говорят!»

Конечно, многие студенты ломаются скоро и бесповоротно. Походив на уроки месячишко-другой, они понимают, что дело труба, и испаряются как утренний туман над Сеной. Порой встречаются совсем безнадёжные личности вроде очень милого, похожего на Винни-Пуха, директора крупного французского супермаркета. На мой вопрос «А где же ваша тетрадь?» он лишь похлопал пушистыми ресницами и удивлённо осведомился «Она нужна?» Медвежонок всё же завёл крохотную школьную тетрадку в клеточку и добросовестно пыхтел, записывая туда всё, что полагалось. Он делал это на протяжении нескольких месяцев, однако девица-недотрога (читай: французская грамматика) держалась неприступно, и этот солидный начальник не смог приблизиться к ней дальше глагола «быть». Поиметь девицу ему так и не удалось5, но он часто утешал себя и меня: «В институте я хорошо учился по химии».

Симпатичный ученик-геолог, обожавший рядиться в жёлтые рубашки и розовые джемперы («цветовые пятна в серой жизни», – пояснял он), принял решение осваивать лишь инфинитивы. «Я ходить к начальнику», «Начальник сказать, что я работать плохо», – докладывал он, ни секунды не тушуясь. Таким же макаром геолог болтал по-английски и был уверен в своей правоте. Никакие мои доводы в расчёт не принимались, и лишь после того, как изумившийся этой манере общения коллега-француз сказал: «A ты бы, старик, поспрягал всё-таки глаголы!», ученик согласился попробовать запомнить первое лицо, но всем остальным формам он такой привилегии не предоставил.

Частенько люди отказываются усваивать синонимы. К примеру, два глагола со значением «приходить». Обычно радостно выбирается тот, который существует и в английском, то есть arriver. Мои уверения в абсолютной частотности обоих слов и в том, что даже если сами они никогда в жизни не произнесут второй глагол, он обязательно встретится им в тексте или в речи собеседника, не имеют никакого действия. Аргумент всегда один и тот же: «Два слова запомнить не смогу!». Более, чем странное оправдание для людей, собравшихся освоить нечто большее, нежели словарь Эллочки-людоедки.

Уже упомянутый поход на замену коллеги должен был состояться во второй половине дня. А с утра я провела урок в солидной нефтяной компании. Там у меня пара интересных экземпляров. Давайте назовём первого Сонный, а второго Шустрый. Оба компьютерщики. Почему-то мне на них везёт. Практически половина моих студентов трудится на ниве информационных технологий.

Сонный постоянно находился в состоянии анабиоза. Он был молод, белобрыс, голубоглаз, до ужаса апатичен и, как казалось, совершенно неспособен к языкам. Лишь однажды он слегка зашевелился во сне, споткнувшись о слово boucle6, оказавшееся не тем, чем он ожидал. «Что это? Что? Объясните! – разнервничался ученик. – Я знаю только сову Буклю!!» За два года Сонный так и не научился толком самым простым фразам.

Шустрый – весёлый взъерошенный брюнет лет сорока – говорил по-французски довольно бойко, однако имел обыкновение путать слова. Так, нечётко произнося «guerre»7 и «gare»8, он часто отправлял себя и знакомых на войну. Или, не моргнув глазом, рассказывал о «мужике с зелёными яйцами». Мысленно я прикидывала всю непредсказуемость личной жизни этого неординарного субъекта, однако тут же разочаровывалась, понимая, что студент просто перепутал «oeufs»