— Да где незаконные? — ловко переложила она с руки на руку орущего младенца. — Где жилые?

— А это что, по-твоему? — пнул Андрей дверь ближней халупы, и та, заскрипев, распахнулась.

— А, так это сарайка, начальник! Тут никто не живёт!

— Ладно, вижу, — спокойно согласился Андрей, не подав вида, что узнал в стоящем там мотоцикле типа «мопед», тот самый, на который на прошлой неделе жаловалась одна из бабок его участка. Вернее, жаловалась-то не на сам мопед, а на соседа пацана, который с этим мопедом возится. Мол, то тарахтит с утра до вечера, то красит его прямо у неё под окном, а ей вонь и шум сквозняком в форточку тянет.

Вот по окраске-то, Андрей его и узнал: серебряный, с алыми языками пламени на бачке и обклеенной трёхкопеечными монетами раме. И вопрос был даже не столько в том, как этот расписной мопед попал к цыганам, сколько в том, откуда он взялся у того пацана и стоит ли его вообще ему возвращать. Пацан-то тот, хотя и не цыган, но тоже — тот ещё хулиган.

Как ни в чём ни бывало, отошёл от сарая. Протянул Лейле предписание на подпись.

— Так я не умею писать-то, начальник! — смеясь, оскалила она белые зубы. — Это тебе надо Бахтыра дождаться! Он через неделю приедет!

— Крестик ставь! — едва сдерживась, рявкнул Андрей.

— Тогда на! — сунула она вдруг ему ребёнка, да так резко, что Андрей машинально взял. И замер, обалдело глядя на пунцовое от крика личико. — Где ставить, то? Тут? — положив бумажку на поднятое колено, ткнула Лэйла ручкой.

Андрей чуть склонился, чтобы глянуть, и орущий карапуз срыгнул. Щедро. Прямо на китель.

Домой мчался как угорелый. Замытое пятно стремительно высыхало, оставляя на серо-голубом сукне кителя безобразное белёсое пятно. И Харламовское «Быстрее засохнет — быстрее отвалится» здесь вообще не канало.

Но, едва войдя в свой квартал, понял, что дома происходит конец Света. Тёмка орал так, что уличные кошаны разбегались, а бабки у соседних подъездов слишком уж заискивающе и издалека кивали Андрею:

— Здрасти... — и, не таясь, провожали взглядом.

Дома, до полного счастья оказалась, что ещё и Маринка заперлась в туалете. А Нина Тимофеевна, пунцовая и взмыленная, в предобморочном состоянии мечется по квартире и тоже орёт:

— Хватит! Хватит с меня этого дурдома!

Разобраться в этом, вот так, сходу, было не реально. Как и выманить из туалета дочку. И тем более, успокоить сына.

— Нина Тимофеевна! — пытаясь привести её в чувства, строго прикрикнул Андрей. — Что случилось?

— Что? Что?! — зачем-то потрясая своей сумкой, орала она. — А вот что! Вот что!

А Андрей пытался удержать на руках вырывающегося, юзжащего на тонкой высокой ноте сына, и ходил за ней...

С горем пополам, но выяснил, что Марина якобы подговорила Тёмку отрезать на нянькиной сумке ручки. И это само по себе оказалось трагедией. Но и это ещё не всё: орудуя ножницами, Тёмка порезал палец. И хотя там оказалась сущая царапина, от вида крови и боли он впал в панику. А паника у аутиста — это отдельная история. Истеря, он упал и ударился головой об косяк, и это ещё больше усугубило ситуацию.

Слушая няню, Андрей суетливо ощупал голову сына — на затылке действительно стремительно росла огромная шишка.

— Всё! Всё! Провалитесь вы все! Сумасшедшая семейка! — прижимая к груди покалеченную сумку, разрыдалась Нина Тимофеевна. — И расчёта мне вашего не надо! Ничего не надо! Ни видеть вас, ни слышать не хочу! Сумасшедшие! — и с силой, так что зазвенели стёкла в окнах, хлопнула входной дверью.

И Андрей остался один-на-один с восьмилетним извивающимся в панике сыном на руках, и почти одиннадцатилетней запершейся в туалете дочкой.