А ещё этот странный конфликт цыган с местными! Суть его была в том, что цыгане якобы угрожают гражданину Николаенко и его семье расправой и занимаются всяческим вредительством — ломают забор, бьют стёкла в окнах, оставляют на стенах дома скабрёзные надписи и кидают в их колодец дохлых кошек.

Видимых мотивов к этому не было, да и цыгане всё отрицали — эмоционально и дружно, как они умеют. Но и Николаенко с каждым днём втягивал на свою сторону всё больше соседей, и дело грозилось обернуться крестовым походом против «ворюг черножопых», как называл своих мнимых обидчиков Николаенко. Ну или наоборот — цыгане поднимутся против местных. Смотря, у кого первым сдадут нервы.

— Ай-нэ, начальник, ну кого мы трогаем? — в сердцах взмахивал рукой барон Бахтыр Ворончак. — Это они хотят выжить нас отсюда, потому что боятся! Думают, детей у них воровать будем, коней воровать будем, девушек и золото воровать будем — что там ещё в кино показывают? Но мы осёдлые ромалэ, начальник! Нас беда с прежнего места согнала, а не кочевая кровь! Всё что у нас было — сгорело, а всё что осталось, всё до последнего рубля — здесь! — развёл руками, указывая на застроенный пристройками к основному дому двор. — Нам некуда больше идти, мы теперь здесь живём. А цыган, где живёт, там не гадит — это закон!

В его словах была доля правды — стереотипы местных оказались сильны. В этом Андрей убедился, ещё полгода назад, когда маленький, всего на пять семей, табор Ворончака только прибыл в посёлок на жительство. Тогда на районный участок тут же посыпались заявления местных: в каждой бытовой ерунде, на которую раньше никто и внимания бы не обратил, они теперь обвиняли новосёлов и требовали принять меры к их выселению. Правда, с тех пор истерия постепенно почти сошла на нет — и вот, вдруг, опять!

Сама по себе мутная ситуация с Николаенко усугублялась ещё и тем, что проживал он через трассу — на административном участке Маруновского. И хотя Андрей ноги сбил, нахаживая по километры в попытках выяснить обстоятельства конфликта, Николаенко продолжал писать кляузы Маруновскому, а тот шёл напрямую к Львовичу, рапортуя о бездействии Иванова.

— Андрюх, а тебе не кажется, что он тебя просто подсиживает?

В кои-то веки, собравшись в воскресенье вечером у Андрея на кухне, баловались пивком с рыбкой и пытались отвлечься от работы, но всё равно все разговоры сводились к ней, любимой.

— А смысл? — пожал Андрей плечами. — Одной жопой на два участка сесть? Сомнительное удовольствие. К тому же, конфликт между местными и цыганами действительно есть, и я в нём такой же попавший, как и Маруновский. И если полыхнёт, то подпалит нас обоих.

— Да, но ты не строчишь записочки наверх, и не пытаешься любое обстоятельство вывернуть против него. Не, серьёзно! Мне кажется, он ревнует к тебе Львовича. Ты же, несмотря на то что тот кряхтит с твоих фортелей, всё равно остаёшься у него на высоком личном счету, и это заметно. Вот Маруновский и страдает. Ну, знаешь, тайная боль жополиза — остаться не удел. — Развернулся к двери: — Маришка!

Она прибежала, и он сунул ей в рот смачную, янтарную полоску спинки подлещика. Улыбаясь, проводил взглядом.

— Вымахала-то как, егоза! Туда-сюда, и женихи начнутся. Готов держать оборону?

— Типун тебе!

Харламов рассмеялся.

— Ну-ну. В лагерь будешь сдавать?

— Не знаю. Оно и надо бы, конечно, но она не хочет, вплоть до бойкота.

— Ну, это, допустим, не новость. Прошлым летом тоже не хотела, сколько она с тобой не говорила тогда?

— Почти всю первую смену.

— Но потому-то ничего, втянулась. Главное начать, ты же знаешь.