– Окей, – говорит он, выкатив глаза.

– И еще, – продолжает мама. – Не могли бы вы двое, ради всего святого, убрать, наконец, кондиционер? На дворе февраль.

Только вдвоем можно вытащить эту громадину через окно маминой спальни. Раньше она слетала с катушек, если на дворе было Рождество, а он все еще был установлен, потому что с ним так холодно, будто в стене дыра. Мне стыдно осознавать, что мы затянули так надолго, пусть это и огромная заноза в заднице. Все время, пока ты держишь заднюю стенку металлического ящика, тебе кажется, что ты обязательно уронишь его вниз и убьешь прохожего.

– Идем, Рейн, – говорю я.

Видите? Вот из-за чего я не люблю наведываться к маме. Она так требовательна касательно совершенно разумных вещей, что предоставляет нам бесконечное количество возможностей разочаровать ее.

Поезд на двадцать минут застревает в тоннеле между станциями, и все сходят с ума. А я? Я делаю несколько шагов назад, вглубь собственного черепа, и оказываюсь где-то глубоко у себя в голове. Время не имеет значения. Я совершенно доволен. Так продолжается, пока я не ощущаю укол беспокойства. На коленях рядом сидящей девушки лежит учебник, на котором нет живого места от текстовыделителей и заметок на полях, решительно выведенных механическим карандашом.

Я позволяю взгляду подняться к ее лицу. Азиатка на пару лет старше меня смотрит на умные часы от Apple и вздыхает. На вид – явно звезда класса. И нет, это не расизм с моей стороны, просто в ее учебнике я вижу сразу три различные схемы выделения текста. Как вообще это все работает?

Почему нет обязательного предмета о выборе колледжа еще до поступления в колледж? Нет, серьезно! Вот что я хотел бы знать об учебе. Все же понимают, что дети не умеют принимать верных решений, так? Ну и как в таком случае можно позволить восемнадцатилетнему школьнику самостоятельно выбирать направление колледжа? Ведь если как следует задуматься, то становится ясно, что полноправный американский подросток несет катастрофические финансовые риски.

Это все равно что вручить ребенку ключи от «Бугатти Вейрон» и ожидать, что все будет в порядке. Разумеется, малолетний придурок на радостях начнет кружить по парковке на скорости в сотню миль в час и протаранит банкомат, пытаясь повторить «Токийский дрифт». Природа тому виной или воспитание, это надо воспринимать как данность.

И вот в чем проблема с Нью-Йоркским университетом. Ценник у них сумасшедший, но если тебя зачислят, то ты не отказываешься, и я, представьте, был зачислен. Мартин Скорсезе, Дональд Гловер, Джонас Солк – тот самый, кто победил полиомиелит, – все они учились там.

Итак, будь у меня варианты, на кой черт мне отказываться? Конечно, я купился на колледж с громким именем. Я уже говорил, что моя мама – врач из Кореи? Вы понимаете, какие на меня возлагались надежды? Представьте багаж, какой иногда бывает в поездах: тяжелые чемоданы, которые венчают круглые коробки для шляп. И вот он я, на протяжении всей учебы в старших классах изучаю данные о проходных баллах в престижные колледжи типа Гарварда, Колумбии, Принстона. Открываешь их брошюру и почти слышишь, как за спиной над тобой смеются.

Дело кончилось тем, что меня зачислили в Нью-Йоркский, и я был в шоке. Конечно, баллы за тесты у меня были феноменальные, но с внеклассными занятиями все было печально, и тогда злобная веснушчатая задница Шон Макманус заявил, что это благодаря тому, что я не белый. Я ему поверил.

Конечно, ты говоришь «да» Нью-Йоркскому университету. Ты говоришь «да», пока они не пришли в себя. Ты говоришь «да», потому что ты же не идиот. Ты не можешь быть идиотом, очнись, тебя же зачислили в Нью-Йоркский! И тут твоя мама, эта одержимая Лигой плюща перебежчица, которая спускает тебя с небес на землю, хотя ты был уверен, что она порадуется.