– Но я написал правду. Ничего не утаил. У нас в стране анонимки законом не запрещены. Мало того, в соответствии с законом они подлежат проверке точно так же, как подлежат проверке подписанные письма. Любой гражданин вправе выбрать: подписать письмо своим именем или нет. И долг партии проверить сигнал.

– Ну вот… Вы столько лет отдали партийной работе. И сами все понимаете. Сейчас очень важно, чтобы вы заняли правильную позицию. Я вас не тороплю. Подумайте, вспомните каждую деталь, каждую мелочь. Иногда человек может долго помнить, но может и быстро забыть… Сам не хочешь, а вдруг забудешь. Понимаете?

– Но я ничего не забыл.

В дверь постучали и открыли без спроса, Бестужев увидел широкоплечего крупного мужчину лет сорока пяти в сером шерстяном пиджаке и синих брюках. Лицо приятное, с твердым волевым подбородком, густые русые волосы, зачесанные назад, но это лицо было напряженным, словно окаменевшим, голубые глаза смотрели с настороженным интересом. Мужчина молча кивнул Орлову, сделал несколько шагов вперед и остановился, разглядывая старшего референта. Бестужев не отвел взгляда, он смотрел на Колодного снизу вверх и понимал, что прибыл какой-то начальник, от этого человека зависит нечто важное.

– Прошу прощения за опоздание, – сказал Колодный. – Из больницы позвонили, просили собрать и прислать с водителем кое-какие вещи. Ну, для супруги. Вы давно начали?

– Часа-полтора. Бумаги на столе.

Колодный присел к столу, прочитал анонимку, а затем записи, сделанные в приемной КГБ и здесь, на квартире. Иногда он хмурился и покачивал головой. Посидел некоторое время молча, снова заглянул в записи и сказал:

– Послушайте, Бестужев. Я сюда ехал и думал, что мы с вами сможем как-то по-хорошему, по-человечески все решить. Но, очевидно, ошибся. От вашей истории за километр воняет враньем. Низкопробным дешевым враньем.

– Вам виднее, – сказал Бестужев. – Но я не врал.

– Да, мне виднее. Вы бумажная душа. Целыми днями перебираете кляузы и лживые анонимки, а я работаю с людьми. И умею отличать правду от лжи. Возможно, вся эта история, ваш рассказ, в общем и целом, соответствует действительности. Но в главном вы соврали. Или недоговариваете, – а это та же ложь. Я здесь, чтобы узнать правду. Вспоминайте то, о чем не успели рассказать.

– Я в партии пятнадцать лет, – сказал Бестужев, чувствуя, что голос дрожит. – И работаю не в детском саду, а в КПК…

Колодный махнул рукой.

– Хватит языком трепать. Мы не на партсобрании. Аудитории вокруг нет. И тебе не перед кем выделываться. Вспоминай. Или я тебе помогу.

– Слушай, полегче…

Показывая решимость действовать, Колодный поднялся, скинул и повесил на спинку стула пиджак. Медленно расстегнул манжеты, засучил рукава рубашки. Бестужев с беспокойством наблюдал эти зловещие приготовления, и ободрял себя мыслями, что это лишь спектакль, рассчитанный на девиц со слабыми нервами. Психологическое давление. Ни один гэбэшный чин, даже генерал, не посмеет его и пальцем тронуть. Завтра же придется идти к Пельше и воспроизвести эту возмутительную историю в лицах. Старик позвонит в КГБ и утроит такой скандал, что тошно станет, звон по всей Москве пойдет.

Впрочем, завтра воскресенье… Он успел додумать мысль, когда кулак с разгона ударил в ухо, шаткий стул опрокинулся. Оказавшись на полу, Бестужев хотел подняться, но получил под ребра и не смог сдержать стон. Брыкнув ногой, повалил лампу, стоявшую у дивана, поднялся на колени, но после крепкого удара снова оказался на полу.

Колодный сделал два шага назад, скрестил руки на груди, дожидаясь, когда этот бумажный червяк снова сядет на стул. Но Бестужев лежал на полу и не хотел подниматься. Не дождавшись, Колодный поставил стул на прежнее место и, протянув руку, помог референту встать на ноги.