Евфросиния Капустина, чужая в этой экзотической жизни на другом конце света, смотрит на неё нечужим взглядом, ибо она тут хоть и чужая, но не лишняя: “Я всё больше думаю о том, что мир в лучших своих проявлениях держится на людях. На таких, как доктор Лена. Которая в ночи гуглила, писала, звонила в чужой стране и на чужом языке. Искала шелтер для женщины, пережившей насилие. И нашла. На таких, как водитель Костя. Который каждый вечер, несколько лет уже, садится за руль ночного автобуса ночлежки и везёт по темнеющему Петербургу горячую еду тем, кому вообще нечего и негде есть. На таких, как искусствовед Варя. Которая на первую же крупную премию вместе с женихом начала восстанавливать старую школу в глухой поморской деревне. На таких, как вы. Которые не ждут, пока придёт кто-то большой, сильный и порешает всё плохое, а берут и делают. Что умеют и как умеют. Главное – делают”.

Равноправные участники литературного процесса, авторы “Лицея” – и не только призёры – решают те же проблемы, что и большинство нынешних русских писателей: пытаются следовать за золотой нитью княгини Февронии – сочинять прозу, интересную читателям, писать “чужой кровью”, не ограничиваясь своим опытом, стремятся предъявить читателю не просто героев, но характеры, которых так недостаёт современной нашей словесности…

Современная русская поэзия не перестаёт удивлять.

Прежде всего, удивляет она тем, что есть – непрерывно длится и развивается, словно и не касаются её литературные кризисы, материальные трудности и социальные потрясения. Поэтического полку всё прибывает, и по некоторым данным в современной России слагают стихи от нескольких сотен тысяч до миллиона человек (то есть, в среднем каждый стопятидесятый житель страны). Есть такая излюбленная российская забава – искать национальные традиции, где мол, они, устойчивые и своеобычные?.. Да вот же: массовое стихописание. Умеем, любим, практикуем.

Затем, современная русская поэзия удивляет своим разнообразием. Кажется, сейчас в ней есть всё. Постакмеистическая ясность и радикальный авангардизм, строгая классическая силлабо-тоника и модернистский верлибр, метафизическая глубина и простота декларации, дневниковая камерность и одический размах, постмодернистская ирония и ювенильный наив, индивидуальная густая метафорика и повседневная речь улицы, вневременные откровения и политическая злободневность… Нет в современной поэзии, пожалуй, только одного – мейнстрима, по отношению к которому можно эстетически определяться и от которого можно отталкиваться. Основного течения не видно (может быть, пока не видно), зато налицо необычайный формальный, тематический и стилистический плюрализм.

Наконец, удивляет современная русская поэзия ещё одним уникальным обстоятельством. Со всей ответственностью можно заявить, что не было доселе в отечественной словесности периода, когда одномоментно стихи активно писали бы представители даже не двух-трёх, а пяти-шести поколений – от тех, кому за двадцать, до тех, кто перешагнул девятый десяток.

Читатель, однако, традиционно интересуется в первую очередь молодыми именами. Начало литературного пути – всегда надежда на обновление, ощущение того, что вновь пришедшие сделают лучше и больше, смогут достичь того, чего не достигли предшественники, куда они не дерзнули или не догадались заглянуть, дотянуться или дорасти. Да, не всегда ожидания оправдываются, но надежда умирает последней.

Неизменный интерес к победителям поэтической номинации премии “Лицей” хорошо объясним. Читатель помнит, в каком возрасте дебютировали Пушкин, Маяковский, Мандельштам, и с нетерпением ждёт новых чудес – “Вы, нынешние, ну-тка!”. Конечно, в таких обстоятельствах ответственность у молодых авторов перед читателями колоссальна, и каждый культурно вменяемый лауреат понимает, что получение премии – не столько фиксация бесспорного достижения, сколько серьёзный кредит доверия.