Примой театра была Полина Перехрест, высокая и костлявая девочка из 10-го “Б”. На фоне нарядных старшеклассниц она выглядела невзрачной и казалась даже некрасивой, но зато на сцене в костюме и гриме как будто преображалась. Её никакое личико подходило для любой роли. Одноклассницы считали Полину родственницей режиссёра и тем объясняли её успех.

Театром руководил не учитель литературы, как это было в других школах, а режиссёр московской экспериментальной студии. Фамилия его была Орлов. Но в учительской между собой его ласково называли Канарейкой.

Обычно он появлялся в школе раз в неделю. Стремительно парковал маленький джип яркого канареечного цвета у крыльца, стремительно пролетал мимо старшеклассников и так же стремительно врывался в актовый зал. Студийцы тут же закрывали дверь и никого больше не впускали. К Орлову никто никогда не опаздывал.

Однажды Ирина Рудольфовна поддалась уговорам Кати и попросила у Орлова дозволения прийти к нему на репетицию с внучкой. Тот хотел отказать, но, узнав, что девчонка интересуется звуками, а не грезит актёрской карьерой, удивился, смягчился и разрешил.

Перед актовым залом Ирина Рудольфовна остановилась, поправила Кате выбившиеся из кос пряди и потянула на себя дверь. Ровно в этот момент на сцене холщовая колонна зашаталась и упала плашмя, подняв облачко пыли. Катя тут же потянулась за плеером, чтобы записать поднявшийся гвалт на кассету, но бабушка мягко коснулась руки. Мол, сейчас не время.

Когда они осторожно сели в третьем ряду, колонну уже подняли. На сцене стояли старшеклассники, одетые во что-то взрослое, словно заимствованное у родителей. Напротив сцены, в зрительном зале, мерцал огонёчками уставленный техникой стол. Компьютер, провода, неизвестные Кате приборы как будто составляли странное гнездо. В центре этого гнезда сидел сутулый человек в наушниках. Не глядя на приборы, он, словно над зельем, колдовал над светящимися бегунками. Катя подумала, что такие узкие плечи могут быть только у девушки, но короткая стрижка под мальчика сбивала с толку.

– Ирочка, это кто? – прошептала Катя и кивнула в сторону сутулого за столом.

– Наш звукорежиссёр.

– Звукарь, – уточнила Катя.

– Так, давайте прогоним действие четвёртое, сцену пятую. Анечка, что у нас с громом? – высоким голосом спросил Орлов.

– Анечка! – восхищённо сказала Катя и уставилась на звукорежиссёра. – Бабушка, так это девочка.

Аня поводила мышкой по коврику и запустила невнятные раскаты.

– Куда прячешься, глупая! – без особого выражения начала свою реплику актриса.

– Стоп! Аня, это гром, или у тебя в животе заурчало? – Канарейка вскочил со стульчика и встал руки в боки. – Это всё не то! Мне нужно, чтобы они, – Орлов показал на Ирину Рудольфовну с Катей, – чтобы они, услышав гром, подумали, что сам Илья-пророк на колеснице едет!

Катя почувствовала, как жаркая волна поднимает её с места:

– У меня есть гром!

От неожиданности Орлов по-девчачьи ойкнул. Актёры на сцене замерли. Катя, не глядя в раскрытый рюкзак, ощупывала каждый учебник в поисках той самой кассеты. Наконец между страниц наткнулась на знакомую пластмассу и вытащила подкассетник.

– У меня есть гром! В записи! – заявила Катя и, вставив кассету в плеер, нажала на перемотку. – Можно микрофон?

Актёры подошли к краю сцены, словно на поклон зрителям. Орлов недоверчиво протянул руку с микрофоном к маленькому динамику плеера. Писк перемотки стал громче. Катя нажала на кнопку, из колонок хлынул шум ветра.

Орлов прикрыл глаза. Он не надеялся услышать что-то стоящее, извлечённое из рюкзака внучки учительницы, и мысленно уже прогонял следующую сцену спектакля. И вдруг в динамиках что-то оглушительно треснуло. Раскаты грома напоминали взрывы. Сердце Орлова сжалось, как бывает в предчувствии чего-то нехорошего. Он медленно закивал.