Манту у меня в то лето вскочила с перепелиное яйцо, вздулись лимфоузлы. Впервые мне стало страшно. Я ощутил реальное присутствие болезни. Впрочем, в тот период (пик переходного возраста – 13 лет) суицидальные мысли особенно часто одолевали меня, поэтому я быстро успокоился: тубик – значит тубик. Тогда я думал, что неизлечимо больной может быть только фаталистом.

Оказалось, всё не так страшно, и жизни моей ничто не угрожает. Всего-то надо подлечиться в тубсанатории.

К тому же был очевидный плюс – перспектива не видеть бабушку пару месяцев. Она радовалась этому, кстати, пуще меня.

С дороги казалось, что никакого санатория тут и нет, а один сплошной лес. Ёлки и сосны – глухой колкой стеной.

Меня высадили из автобуса раньше всех.

– Жить будешь вот в этом корпусе, – голос воспиталки был тверже гранита. – На первом этаже твоя палата. А на второй не ходи. Там у нас рабочие ночуют, если не успели на автобусе уехать. Понял?

Я кивнул.

– Хотя нет, не понял, – говорю. – А я что, один жить буду?

– А ты как думал? – удивилась воспиталка. – С твоим-то ВИЧем…

– Но ВИЧ не передаётся в быту, – возразил я. – В наше время это каждый знает…

– Как у тебя всё просто! “Не передаётся в быту”! А мы не хотим брать на себя ответственность и контролировать каждый твой шаг. Может, ты с кем-то клятву на крови сделаешь! Да и сексом вы сейчас чуть ли не с детского сада занимаетесь! В общем, слушай. Душ и туалет у тебя здесь, отдельные. В столовую будешь ходить со всеми, но для тебя будет выделен отдельный стол. На процедуры тебя будем приглашать. Ясно? Счастливо отдохнуть!

Мне хотелось убить эту с***. Я разрыдался. Тогда я ещё частенько плакал. Детство…

Через пару дней я, впрочем, привык к своему особому статусу. А вот в глазах остальных обитателей санатория я был каким-то несусветным чудом. Все думали-гадали, почему меня держат отдельно. Особенно девчонки. Я чувствовал, что многим из них я нравлюсь, и не в последнюю очередь из-за этого ореола таинственности. Из этих многих, наконец, отделилась одна, Маша. Она была из так называемого “благополучного корпуса”. (Корпусов было два: один для детдомовцев и детей пьющих родителей и другой – для нормальных.) Ещё был я, но для всех меня как бы не было.

Однажды днём сквозь сон я услышал стук в окно (я вообще почти постоянно спал, а что было еще делать?). Это была та самая Маша. Она частенько на меня смотрела в столовке.

– Что тебе надо? Если узнают, что ты сюда приходила, тебе не поздоровится.

Маша была хорошо одета. Лицо неглупой девчонки, возможно, даже отличницы.

– Мне просто интересно, – сказала она, – да всем интересно, кто ты такой? Почему ты отдельно от всех? У тебя что, открытая форма? Но с открытой же в санаторий не отправляют…

Я не знал, что ответить. Пришлось сказать:

– Не твоё дело!

– Почему ты так реагируешь? – обиделась Маша. – Ладно, не хочешь говорить – не говори. На дискотеку придешь сегодня в семь? Мы все тебя ждём.

– Я не умею танцевать.

– Всё равно приходи.

Сразу после ужина я завалился спать. Какая мне дискотека?.. Не хотел я их внимания, а в этой ситуации мне было бы его не избежать.

Ночью я проснулся от ощущения, что на меня кто-то смотрит. Перед моей кроватью стояла Маша в платье с бусинками по всей длине.

– Иди отсюда, – сказал я. – Ты с ума сошла, что ли?

– Я просто хочу узнать, кто ты такой! – твердила Маша. – Тебе что, трудно ответить, почему ты тут, почему ты ешь за отдельным столом, почему твоя посуда помечена?..

– Б**, – выругался я. – Ну, ВИЧ у меня, ВИЧ! Теперь ты отвалишь от меня, наконец?!

– Какой еще ВИЧ? – оторопела Маша. – Это который СПИД?