И повезло: в давке, едва не с дракой была взята за десять рублей бутылка «Русской» – самой, как считалось, паршивой из имеющихся в продаже водок.

Оттуда пошли на Куракину Дачу – бывшее имение князей Куракиных. Теперь это был городской парк, где стояла их родная ненавистная спецшкола с английским уклоном, служившая до революции сиротским приютом. И в этом парке изо дня в день, из года в год друзья разгуливали, отирая скамейки и кусты, топтали тропинки, швыряли коряги в пруд, и каждое дерево, куст, скамейка, тропинка дышали историей. Их историей, важнейшей из всех историй.

По дороге к парку обследовали автоматы газировки в надежде на чудо: вдруг найдется стакан, не украденный до них. Но чуда не случилось, и решили пить из горла́.

Уже в самом парке подвезло: обнаружилась старушка в платочке, как с картинки, предложившая граненый стакан из расчета, что так управятся быстрее, она заберет бутылку и двинется дальше – на свою каждодневную охоту за стеклотарой.

Впрочем, Максу не казалось, что здесь им так уж и посчастливилось: пить из стакана, которым пользовалась до них толпа алкашей. Он даже предложил всё-таки пить из горла́, как задумывалось. Но друзья урезонили: надо быть выше этого, а бабка – молодец, плохой стакан не подсунет. Резоны были убийственные, спорить бессмысленно. Веских же причин противопоставлять себя коллективу у Макса пока не имелось.

Питие давалось с трудом: было столь гадко, что прежде, чем залить в себя порцию, требовалась мобилизация всех без остатка душевных сил – как перед прыжком с высоты или в ледяную воду. Закуску не предусмотрели, поэтому водку «закуривали» или занюхивали рукавом (ритуал, подсмотренный в каком-то фильме).

Стакан пускали по кругу. Чокаться, понятное дело, не могли, но тост был произнесен: «За нас с вами и за хрен с ними!» Формула наиболее точно выражала их подростковое мироощущение.

Пили вообще-то втроем: Женя был непьющим и некурящим, но бессменно присутствовал, являясь всегдашним свидетелем и летописцем подвигов друзей. Максу же в силу деликатности психики и организма питие давалось тяжелее, чем остальным, и Женя ему ассистировал: держал сигарету, пока тот собирался с духом, и, как только Макс «опрокидывал» и отдавал стакан следующему, незамедлительно совал бычок ему в руку. Такая бескорыстная верность общему делу дорогого стоила.

Пьянели быстро – не столько от выпитого, сколько от осознания самого факта, что пьют. Старушка околачивалась вблизи, и Леха вообще не к месту расчувствовался:

– Бабка – человек! – почти рыдая от умиления, высказался он. – Надо ей рупь дать!

Леху с легкостью отговорили, тем более что рубля у него, скорее всего, не имелось.

Настало время решать, что дальше. Драгоценные моменты опьянения хотелось провести с толком, и четверка направилась к Максову дому: тамошний чердак облюбовали давно, а сегодня погода располагала и к выходу на крышу.

Дом был сталинский, семиэтажный. Макс жил на пятом. Худшее, что могло произойти сегодня с друзьями – что их «зажопят родаки». Это понимали и боялись. Но было еще не поздно, вероятность досрочного прихода родителей невелика, поэтому Макс даже рискнул зайти в квартиру за водой: сушняк уже давал о себе знать.

Взяв стеклянную трехлитровую банку (их много, родители не заметят) и наполнив из-под крана, он выскочил на лестничную площадку, где нетерпеливо топтались остальные. Компания крадучись поднялась еще на два этажа, затем еще на один пролет и зашла в незапертую чердачную дверь.

Зажимая носы и хрустя голубиным пометом, проследовали по ведущему к слуховому окну дощатому настилу и по очереди вылезли на крышу. Крытая жестью, местами она была замазана черной смолой. Плавясь на солнце, смола пахла.