– Здравствуй, Кирок!
– Зойка, ты, как всегда, опаздываешь. Я уже отдала билет…
– А может, мне зайцем, Кирочек, как в прошлый раз?
– Не знаю, что тебе посоветовать… Нет! Я бы на твоем месте не стала этого делать.
– Скажите, пожалуйста, Зоя, это вас сегодня избила мама? – спросил Костырик.
– Меня?! За что?.. И как вам только не стыдно?.. Что я вам сделала? Вы меня видите в первый раз, в первый раз!
И толстая девочка, разрыдавшись, сбежала с лестницы.
– Это же совершенно другая Зоя, – огорченно сказала Кира. – У нас в классе – четыре Зои. Это жестоко, жестоко! У нее плохая фигура. Она так уязвима!
– Кира! Ты скоро бросишь валять петрушку?.. Или я поверну домой. Отчего ты нас всех считаешь за дураков?
– Зачем же всех?.. Не всех. Ну? Как ты решил? Домой?.. А если в кино, так давай побыстрей на троллейбусную остановку.
– Могу тебе предложить такси. Не хочешь?.. А может, тебе желательно у меня на закорках? Ну так давай!.. Не стесняйся!.. Садись. Валяй!
– Успокойся, Сева… Веди себя, как мужчина.
Было видно, что он разъярен.
…Но и то было видно, что парень он славный, «первого класса» – прямой, бесхитростный… И что бриться начал недавно. Остатки недобритого пушка проступали на щеках, на ямке у подбородка (другая – твердая часть подбородка была еще совершенно девственной: не тронутая бородой).
– Пошли, – зевнув, сказала Кира. – Сева, этот зевок к тебе не относится. Я сегодня заснула в шестом часу, читала Цветаеву. Кого ты любишь больше всего? Я имею в виду из наших, из современных?
– Знаешь ли, недосуг читать… Институт. Стенгазета. Работа…
– А летом? Ах, да… Я забыла: у студентов летняя практика…
– И вдобавок у нас садовый участок. Приходится помогать отцу.
Он сиял. Каждое его слово сопровождала улыбка. Казалось бы, нет на земле ничего веселей, как помогать отцу сажать и полоть петрушку.
Зажегся зеленый свет.
Уверенно и спокойно он взял ее под руку, не раздумывая, инстинктивным, быстрым движением…
– Ну а спорт? – лениво спросила она.
– На лыжах хожу, конечно. Но как-то, знаешь ли, несерьезно… Разряда нет. Не стремлюсь. Нет времени для разряда.
– Сева!.. Слабó сорвать мне вот эту ветку!
– Нас оштрафуют. И прямиком – в милицию. Под конвоем.
– По-одумаешь – невидаль. У меня уж есть привод.
– Врешь.
– Не вру. Спроси у отца.
– Ну и фруктец же ты, Кирочек?
– Сева!.. Ты любишь фрукты? Я люблю. Фейхоа. Ты ел?
– Не те ли фейхоа, Кирок, что растут у вас на дворовой липе?
– Нет… Настоящие. Южноамериканские. Я бы хотела в Африку… А ты?
Задумавшись, она наклонилась к его лицу, он услышал ее дыхание.
– Вся моя цель – это Африка!
(«Это она нечаянно или нарочно?.. С ума от нее сойти!..»)
– Подожди, Кира…
Она продолжала шагать опустив голову, подбрасывая носком искривленной туфли камень, валявшийся на дорожке сквера. Он нагнал ее. В руках у него была ветка.
– На. Возьми.
– Не хочу.
– Отчего?
– Сама не знаю… Должно быть, слишком долго пришлось просить.
Наивное лицо его, не занятое тем, чтобы управлять собою, выразило растерянность. Рука играла веткой. Пальцы не знали, что делать с ней.
Он кинул ветку на мостовую.
И веточку, с чуть распустившимися весенними почками, тотчас затоптали люди. И пришла ее смерть. Но из четырех желтоватых почек заплакала только одна. У нее был скверный характер. К тому же, как самая молодая, она еще не знала слова «смирение». Почки вообще не знают слов…
– Весна! – удивившись, сказала Кира. И вскинула голову. – Вчера еще не было… А сегодня – весна.
Без вранья
Да. Конечно. Весна. Эка невидаль!
Ночью она подошла к деревьям и дыхнула на них зеленым своим дыханием.
Пустынными были улицы в этот час, и никто не видал, как ложились первые отсветы дня на тихую поверхность рек; и как благодарно, и тайно, и счастливо подхватывали московские воды свет раннего, самого раннего утра; и как бережно мчали его вперед, все вперед-вперед, каждой каплей своей.