– При чем тут ты? – пожав плечами, ответила дочь. – Я просто делюсь, вот и все!.. Зойку жаль… Потому что Зойкина мать – садистка.
– Зря не побьют. Это будьте спокойны. Небось знала, за что побила. Мать! Не чужой человек.
– Папа, ты так говоришь, как будто бы избиваешь нас каждый день.
– Не надо – не бью. Надо будет – так излупцую, как Сидорову козу, – рассеянно и певуче ответил Иван Иванович. – А сеанс-то какой?.. В часу, говорю, котором?
– В девять тридцать.
– Может, Сева пойдет на эту, как его… «Синюю бороду»? Пойдешь, что ли?
– Да что вы! Некогда. Большое спасибо. Как-нибудь в другой раз.
– Ладно, будет тебе… Всей работы все равно не переработаешь.
Сева молчал.
– Пойдет, Кируша. Что ж так… Нельзя, чтобы каждый день до самой, до поздней ночи.
– Как хотите, Иван Иваныч.
– Зачем ты его заставляешь, папа? Ведь ему совершенно не интересно!
– Что-о-о?! Тебе интересно, а Всеволоду неинтересно? Да ты понимаешь, что говоришь?
– Если б ты знал, как трудно было достать билеты. Как много желающих! До начала сеанса еще два часа с четвертью. Я кого-нибудь вызвоню!
– Что-о-о?
– Хорошо бы… А то я и переодеться-то не успею. Неудобно в рабочих брюках и куртке.
– Да будет, будет тебе, Костырик, – огорчился Иван Иваныч. – Приоденешься как-нибудь в другой раз… Все гуляют, а ты работать?.. Весна! Гуляй. Я смолоду, как бы это выразить… Я вроде бы поэнергичней был. Мы хорошо гуляли. Красиво гуляли. А на нее ты внимания не обращай. Она ж не со зла. Просто набалована до невозможности. Да и какой тебе оппонент – школьник?
Избитая Зойка
Сделав великое одолжение Иван Иванычу и согласившись пойти в кино с его дочкой, Сева съездил домой и переоделся: отутюжил единственную пару выходных брюк, начистил полуботинки (еще вполне элегантные, современной формы, с туповатыми и вместе вытянутыми носами), надел импортный пиджачок.
Когда он вернулся к Зиновьевым, Иван Иваныч уже по третьему разу обрабатывал стены над чешским кафелем.
– Учитель! Вот кнопки… Для детской. Гляньте! По-моему – блеск.
– Ого-о-о! А где ты такими разжился?
– На заводе у бати. Да и много ли надо для детской? Штук тридцать-сорок – у них небольшая дверь.
– Не знаешь моих бандитов. Обивать будем с двух сторон, иначе не достигнуть звуковой изоляции.
Замолчали.
Отвернувшись от Севы, Зиновьев энергично орудовал щетками.
И вдруг щетки в руках Зиновьева на минуту остановились.
– Сева, а может, для стен светло?.. Светловато, а? Да ладно! Кухня – не филармония.
Скрипнула дверь, вошла Кира.
– Отец! У меня немыслимо болит голова.
– То есть как это так «немыслимо»? Может, простыла? Ну так легла бы, сказала матери.
– Нет. Не стану ее волновать. Сева! Привет. То есть, извините, пожалуйста, добрый вечер. Я все перепутала, перепутала… Так болит голова!
Ее лицо искривилось, изображая боль. (Стало похоже, будто не Кира, а Сева купил билеты и долго-долго ее упрашивал… И она с трудом согласилась, что называется – снизошла, а теперь колеблется… Но отказать, если ты уже обещал, невежливо, нехорошо!.. Правда?)
– Ну что ж… Я охотно пойду один. Отдыхайте, Кира. Хорошо бы, знаете ли, выпить малинки и пропотеть.
– Я не пью малинок… И не потею!..
– А что вы пьете, когда простужаетесь? Самогон?
– Да вы не сердитесь! Не надо… – И шепотом: – Не в моих привычках ранить людей. Всем нужны тепло, доброта.
– Ха-ха-ха! – глядя в лицо этой лгунье и фарисейке, не удержавшись, захохотал Костырик.
– Ну как?.. Прошла там у вас голова, что ли? – спросил из кухни Зиновьев.
– Не совсем, папа. Попробую погулять.
Когда оба они, не глядя один на другого, спускались с лестницы, навстречу им поднялась девочка. Белокурая, толстощекая…