– Мне так грязно, мама…

И снова в комнате воцарилась тишина.

На следующее утро Татьяна проснулась рано, но не сразу нашла в себе силы подняться. Она долго лежала, глядя в потолок, прислушиваясь к звукам квартиры. Из комнаты Лены не доносилось ни шороха. Тишина была такой плотной, будто дочь исчезла, будто её никогда здесь и не было. Сердце сжалось.

Она медленно встала, подошла к комоду, провела пальцами по потёртому дереву. Открыла верхний ящик. Там, среди старых квитанций и мелочей, лежал конверт. Тяжёлый, толстый, но одновременно пугающе лёгкий, если задуматься, на что его придётся потратить.

Она вынула деньги, быстро пересчитала и сунула их в сумку. Задержалась на мгновение, будто решая, правильно ли поступает, но уже знала ответ.

Дорога до отделения полиции показалась длиннее, чем была на самом деле. Жара висела в воздухе, люди двигались медленно, растворяясь в тени. Здание отделения выглядело так же, как всегда, но сегодня оно казалось ей ещё мрачнее.

В коридоре пахло несвежим кофе и табаком. Татьяна прошла мимо нескольких полицейских, их взгляды были безразличными. Она подошла к нужному кабинету, задержала дыхание и постучала.

– Входите.

Дверь открылась туго, со скрипом. За столом сидел следователь – мужчина лет сорока, с тяжёлым взглядом и ленивыми движениями. Он даже не сразу поднял глаза, продолжая крутить в руках авторучку.

– Чем могу помочь?

Татьяна не села.

– Дело моей дочери, – сказала ровно. – Я хочу его закрыть.

Он приподнял бровь, наконец взглянув на неё с усмешкой.

– Это вам не рынок, – протянул он, барабаня пальцами по столу. – Тут не торгуются.

Она не ответила, а просто достала конверт и положила перед ним. Следователь хмыкнул, лениво наклонился вперёд и заглянул внутрь.

– Недостаточно.

– Это всё, что у меня есть.

– Жаль. Значит, девочка пойдёт по делу.

Он откинулся в кресле, закурил, наслаждаясь своей властью. Татьяна не двигалась.

– Вы уже получили своё, – её голос звучал ровно, почти бесцветно. – Этого хватит.

Он смотрел на неё долго, потом усмехнулся, снова заглянул в конверт, будто проверяя что—то. Затем, медленно, театрально спрятал его в стол.

– Ладно. Бумаги уйдут в архив.

Татьяна задержалась на мгновение, но потом развернулась и вышла.

К вечеру обвинение с Лены сняли. Мать вернулась домой медленно, почти волоча ноги. Сумка с пустым кошельком, в котором ещё утром лежали деньги, казалась тяжелее, чем была на самом деле. Воздух в подъезде был спертым, с запахом плесени и старых обоев. Лестничные пролёты тянулись бесконечно, и с каждым шагом она чувствовала, как в груди копится что—то тёмное, разрастающееся, давящее изнутри.

Дверь в квартиру открылась с привычным скрипом. Внутри было тихо, только слабый сквозняк шевелил занавески на кухне. Лена сидела за столом, неподвижная, со взглядом, устремлённым в пустоту. Она не обернулась и не шевельнулась, когда мать вошла и закрыла за собой дверь.

Татьяна прошла в комнату, остановилась у комода, потянулась к верхнему ящику. Дерево под её пальцами было тёплым, словно живым, но при этом пропитанным холодом. Она выдвинула ящик и достала старый кожаный кошелёк, потрескавшийся по краям. Он ещё хранил запах чужих рук – когда—то Андрей держал его в кармане, когда—то в нём были деньги на чёрный день, которые так и не стали спасением.

Она открыла его и замерла. Пустота. Совсем ничего – ни забытых купюр, ни старых билетов, ни даже мелочи, что обычно валялась на дне.

Татьяна смотрела внутрь, чувствуя, как эта пустота не просто наполняет кошелёк – она растекается дальше, заполняет всю их жизнь.

– Мы разорены, – сказала она наконец.