– Забавный тип функционера, – характеризовала его госпожа Кияшко. – Смышлен, говорят. Жесткий. Но – справедливый. Аки царь-батюшка.

– Наверное, бабник? – предположила Диана.

– Не слышала, – сказала Ольга. – Если хочешь знать мое мнение, то все комсомольские лидеры – блядуны. У них это называется «пятый пункт повестки дня».

И, видя недоумение Дианы, она продолжала:

– Четыре основных марксистско-ленинских пункта, а пятый – выпить и потрахаться.

– Ты-то откуда в курсе? Кияшко нисколько не смутилась.

– Знаю наверняка. А что, хочешь проверить?

– Не откажусь.

Она сказала это просто так, чтобы подзавести всезнайку-подружку.

Костя Краснов не выглядел призовым жеребцом, и если что-то в нем и могло намекать на слабость к женскому полу, то только глаза. Ну и еще, может быть, рот с чувственной нижней губой. И, если приглядеться, ноздри тонкого, с почти незаметной горбинкой носа. А так, в целом и общем, вполне приличный молодой человек – в темном костюме, при галстуке и с комсомольским значком на лацкане. При исполнении, так сказать.

– Пошли, познакомлю, – предложила Кияшко, цепко ухватив Диану за руку. – Не бойся, не укусит.

Костя с приятелем, кажется, мехматовцем, если Диана не ошибалась, стояли в углу зала студенческого клуба и беседовали о чем-то вполголоса.

Упорная, как опохмелившийся бульдозерист, Кияшко, намертво ухватив Диану под локоть, поволокла ее через зал, одновременно шепча что-то на ухо. Оленька была уже навеселе и жарко дышала Диане в шею выпитым шампанским и сигаретами.

– А что, познакомься… Говорят, парень клевый. И не женат. Правда, общественник, но с этим жить можно. Это не гомосексуалист. Это чуть лучше.

Оля была одержима идеей – выйти замуж позже всех подруг. Создавалось впечатление, что это стало главным делом всей ее жизни. За глаза Оля уже получила кличку Ханума, правда, в отличие от литературного прототипа, безгрешностью не отличалась. И сама по большому секрету сообщила Диане, что переспала и с Лидочкиным Жориком, и еще с несколькими мужьями подруг. Просто из интереса, без всяких корыстных намерений.

Отделаться от Оли, если ей в голову приходила мысль с кем-то переспать, было так же невозможно, как забодать паровоз. Оля писала предмету страсти письма на сорока страницах – полные мук любви и вожделения, в которых не было ни одного искреннего слова. Звонила по сто сорок раз в день. Ждала под окнами. Сопровождала во время прогулок, держась в отдалении, как провинившийся кокер-спаниель.

В конце концов мужчина, если он не хотел сойти с ума, был просто вынужден исполнить всю программу, в понимании Кияшко, конечно. И после этого, только с позволения Олиного удовлетворенного самолюбия, мирно уйти. Говоря прямо, Оле был свойствен мужской тип поведения – завоевать, использовать и бросить.

Двадцатилетняя Оля вот уже год осваивала наступательную доктрину и, по мнению Дианы, вполне могла тягаться с Гудерианом, Роммелем или Жуковым. Организовать «Сталинградский котел» приехавшему в город на свою беду известному режиссеру или актеру было для нее так же просто, как опытному карманнику стащить мелочь у слепого.

В отсутствие крупной добычи она не брезговала более мелкой рыбешкой, не делая разницы между студентами и доцентами, и все свои наблюдения о партнерах по сексу, включая и антропометрические измерения интимного характера, аккуратно заносила в дневник – девичью тетрадку с пасторальными ромашками на обложке. Диана хорошо понимала, что под этой ромашковой полянкой тикает не один десяток бомб с часовым механизмом – инфарктов, инсультов, нервных потрясений и прочих, по-человечески понятных реакций героев быстротечных романов. Вся беда была в том, что кроме гипертрофированного либидо и нормальных внешних данных природа наделила ее подругу недюжинным литературным талантом и наблюдательностью. В общем, если бы Ольга когда-нибудь обработала и издала свой дневник, то истории Манон Леско показались бы просто беспомощным детским лепетом. Диана была уверена, что в Ольге умирает великий исследователь психологии мужчин. Правда, некоторое недоумение вызывал выбор органа, которым она эти исследования проводила.