Заметим при этом, что методом своего любимого «остранения» Толстой прочитывает православную догматику глазами маленького мальчика и в недоумении призывает окружающих воскликнуть вместе с ним: «Да ведь это бессмыслица!»

Остранение – термин, введенный в литературоведение советским исследователем В. Б. Шкловским. Так Шкловский обозначил литературный прием Л. Н. Толстого, использованный впервые в «Войне и мире», когда предмет или действие описываются как бы со стороны, рассматриваются, а не узнаются, воспринимаются, как увиденные в первый раз и поэтому не называются по имени. Бертольд Брехт передал это слово немецким эквивалентом «die Verfremdung», который правильнее перевести не как «отчуждение», а как «очуждение».

Этот метод Толстой будет использовать часто. Вспомним описание театрального действия в «Войне и мире», вспомним описание литургии в «Воскресении». И вот теперь описание православного догмата. Прием очень эффектный: маленький мальчик видит театр, литургию, читает незнакомый текст в академическом учебнике православной догматики – и Толстой призывает нас, взрослых, увидеть все такими же глазами.

Но, к сожалению, критикуя «метод» Толстого, мы должны признать и тот факт, что «Догматика» митрополита Макария имеет многие черты схоластики. Это произведение изначально не было самостоятельным, оригинальным и творческим, оно задумана именно как энциклопедия богословских знаний, которая будет облегчать работу богословов и позволит им быстро найти и сопоставить нужные тексты. Однако в таком подходе содержалась большая опасность, о которой пишет протоиерей Г. Флоровский: «Он словно и не подозревает, что эти тексты и свидетельства нужно возвести к живому догматическому созерцанию, к опыту духовной жизни»[113]. По мнению протоиерея Г. Флоровского, в работе владыки Макария полностью отсутствует богословская смелость и пытливость, живое чувство связи догматического опыта Церкви с духовным опытом жизни, которое так характерно для А. С. Хомякова или Ю. Ф. Самарина. Это своеобразный богословский бюрократизм в стиле Н. А. Протасова, знаменитого обер-прокурора эпохи императора Николая I.

Такой подход создает видимость объективности, академической и исследовательской отстраненности, однако именно эта отстраненность и содержала в себе большую ловушку. Дело в том, что сейчас, в первой четверти XXI века, после пережитых ужасов века предыдущего, совершенно не случайно появляется феномен, который уже получил название «богословие родительного падежа». Уже есть богословие культуры, искусства, богословие театра, богословие спорта, богословие политических кризисов (в частности, «богословие Майдана») и проч.

Не анализируя адекватность, серьезность этих «богословий», зададимся вопросом: откуда возникает это явление? Из понимания того факта, что богословский текст только тогда будет востребован читателями, когда он дает ответ на вопросы: «Какое это имеет ко мне отношение сегодня? Почему сегодня это происходит в моей жизни? Как это может сегодня помочь мне в жизни?». И совершенно неважно в таком случае, кто именно является читателем данного богословского текста – студент семинарии или студентка Высшей школы экономики. Богословский текст будет востребован только тогда, когда он затрагивает самые заветные мысли, чувства и переживания человека и помогает ему задумываться о своей жизни и вере.