– О, моя голова! За что вы мне встретились! Тяжело вас мортов понять, комплимент и оскорбление в одном предложении, впрочем, пустое. Чернобурка, – вот мое прозвище, я атаманша местной ватаги Дровосеков, а это мои люди. – альвийка обвела рукой уцелевших. Довольны? Что дальше, обнимемся и медовухи выпьем под лютню у костра?

– Опустите щит прозвищ и покажитесь, лир. Имя скрывает лишь тот, кто прячет себя ото всех, в том числе и от себя самого. – произнес Леон.

– Он всегда такой или просто звездной пыли нюхнул? – альвийка закатила глаза.

– А ты всегда такая… ершистая и бойкая? – начал Готфрид, но осекся и сказал не то, что хотел.

– Дай-ка подумать. Пожалуй, только тогда, когда оголтелые мужики распускают руки, срывают грабеж, ну и еще когда вино разбавлено. – гордо ответила темнокожая девушка, тряхнув белым хвостом волос.

– Это мы-то распускаем руки? – изумился Готфрид.

– Другие франты в плащах цветастых. Моя девочка подрезала кошель у одного, так он ей так двинул, что челюсть сломал, вот и вся ваша рыцарщина, бахвальство и только.

– Твоя шайка называет себя Дровосеками?

– Ну естественно! Мы ведь и есть Дровосеки – рубим, так сказать, деревянных эквиларов, клянущихся честью чаще чем святоши, зачитывают молитвы.

– Деревянные эквилары раскусили твой план едва сняв с тебя путы, – усмехнулся Готфрид.

– Да неужели?

– Ужели. Иное мужичье может быть и не смутила бы привязанная к дереву альвийка, которую в любой нормальной шайке самой первой же уволокли в лес и по рукам пустили, а вот нас смутило, как и запах.

– Запах? – удивилась Чернобурка.

– Разумеется – твоя одежда хорошенько так пропахла кострищем и запах свежий, а над лесом виден дым. Очевидно же, что ты не с воза, если только с некоторых пор костры не жгут прямо в повозках. – объяснил Готфрид. – Вообще весь твой план, откровенно говоря, дрянь. Никого прикрытия тылов, от тебя толку было бы куда больше, сиди ты с луком в засаде.

– Возьму на заметку, – фыркнула Чернобурка, и Готфрид поумерил свой критический пыл, а то научит еще на свою голову.

– Его рану нужно перевязать, неужели вас не заботит жизнь собственных людей? – удивился тем временем Леон, указав на раненного, сквозь пальцы которого сочилась кровь.

– Я ему кто – жена или мамочка? Пусть сам о себе позаботиться. – презрительно, с толикой брезгливости бросила Чернобурка.

Леон разорвал одежду одного из погибших разбойников и сам занялся раной опешившего от такой заботы, головореза. Впрочем, какой там головорез, ровесник рыцарей, если и старше, то на пару лет.

– Итак, любезнейшая Чернобурка, стало быть, в лесу ваш лагерь. Не изволите ли показать, где он находится? Дело затянулось, пора с ним заканчивать. –  деланно вежливым тоном перешел к сути Готфрид.

– А то у меня выбор есть? – огрызнулась альвийка.

– Сколько в лагере человек? – поинтересовался Леон.

– Сотня, ну может сотня и один, всех уж и не упомнить, – усмехнулась девушка.

– Вот это удача, лев! Значит будем биться вдвоем против сотни. Представляешь какие песни о нас будут слагать? Клянусь честью всех пока еще не сраженных Корвусом, мы прославимся на весь Астэриос! Правда, лошадей придется оставить тут, а то нечестный бой выйдет, они у нас стоят не меньше пяти сотен каждая.

– Даже не знаю восхищаться вашей отвагой или сочувствовать вашей глупости, – рассудила Чернобурка.

– Я знаю – восхищайся, – невозмутимо ответил Готфрид, а Чернобурка лишь посмотрела на него исподлобья не то с презрением, не то с восхищением.

– У черноволосого хоть чувство юмора есть, уже неплохо.

Леон сочувственно взглянул на убитых и занялся поиском веревок, которые без труда нашел в повозке. Юноша связал уцелевших разбойников и воспользовавшись примером альвийки – мужчин привязали к деревьям. Связав руки Лисы, девушку пустили вперед в качестве проводника. Когда Чернобурка вышла вперед, Готфрид присвистнул, осматривая ее сзади и Леон шикнул на друга. Леон нервничал, руки все еще слегка дрожали после скоротечного боя. Впервые он обнаружил это когда первый раз убил врага и с тех пор, в любой битве, даже если та обходилась без жертв, стоило ражу пойти на спад, как у него начинали дрожать руки. Готфрид же чувствовал себя уверенно или по крайней мере всем видом показывал это. Его порой обуревал гнев во время битвы, но стоило той прекратится, как он быстро приходил в себя. По пути юношам встретились настоящие тела столярных мастеров: заколоты и обчищены подчистую, даже одежду и ту сняли, так и бросив голышом в кустах. Впрочем, одежду мастеров разбойники использовали как маскировку.