Некое внутреннее чутье вело Кио к удовлетворению потребности, только что проснувшейся в ней. Как только ее левая ступня коснулась лакированного паркетного пола, холод опалил ее пальцы и поднялся вверх по коже. Но это вовсе не помешало второй ноге последовать за первой. Кио встала с постели, и длинная ночная сорочка мгновенно покрыла ее ноги вплоть до середины голеней. Лихорадка прошла, но глаза все еще оставались стеклянными. Но сознание не покидало ее ни на минуту. Нет. Она все понимала. Она проскользнула, как призрак, мимо большого прикроватного комода (такие делали еще полвека назад, но мода на них не прошла до сих пор). Отражение шестнадцатилетней девушки вспыхнуло и померкло в висящем на стене электронном календаре с технологией «Воздушное прикосновение». Слабый лунный свет, проникавший в комнату, позволил бы с близкого расстояния рассмотреть дату, застывшую на календаре – 25 день «первой луны» 2073 года.

В горле пересохло то ли от жажды, то ли от сильного темпа биения сердца. Кио, словно фигуристка на льду, совершенно бесшумно прошла в комнату, где не было практически никакой мебели. Там стояла только лишь маленькая кроватка и пеленальный столик. В кроватке, тихо посапывая, спало маленькое человеческое существо. Девочке было всего три месяца от роду. Вообще-то Кио не планировала становиться мамочкой в шестнадцать лет: так сложились обстоятельства. Она была влюблена, а это маленькое обстоятельство уже сотни (если не миллионы) тысяч лет заставляет людей размножаться. Кио хотела выйти замуж и продолжить традицию браков (она нормально относилась к сторонникам «свободы», но все же была воспитана в браке мужчины и женщины). Но все вышло несколько иначе. Ее любимый профессор воспользовался правом, принятым в 2038, которое позволяло мужчине, даже если он и приходился биологическим отцом, не поддерживать ни морально, ни материально своих детей. С момента зачатия ребенок целиком и полностью оставался в ответственности матери. Поэтому Кио смирилась со своими положением, возможно, еще и потому, что была слишком молода, чтобы отчаиваться. К тому же безбедную жизнь ей обеспечивали родители.

Кио подошла к кроватке, откуда доносилось ровное и успокаивающее сопение младенца. Голову девочки покрывали редкие черные волосы. Малышка была очень тощей, но развивалась в пределах нормы. Чем больше Кио приближалась к своей дочери, тем сильнее на нее накатывало ощущение, которое только что заставило ее подняться среди ночи. Это был голод. Неимоверный, неистовый, страшный, безумный… Его хотелось утолить. Утоление его сулило невероятный экстаз, это понимание исходило откуда-то из гипофиза, из подкорки…

Кио осторожно, как Дева Мария, взяла на руки крошечного ребенка, подбирая под пальцы левой руки сначала ее головку, а уже потом правой подхватывая все тельце. Ребенок еле слышно застонал, но не заплакал, снова провалившись во всеобъемлющий младенческий сон. Кио стояла, глядя на младенца, всего секунд двадцать. А затем внезапно она открыла свой рот, обнажив два ряда белых и ровных зубов, и впилась ими в горло своей дочери. Кроха даже не осознала, что произошло, но адская боль вспыхнула где-то под подбородком. Девочка начала кричать изо всех сил, движимая единственным, что пока было в ней, и самым истинным, что бывает у человека с рождения, – инстинктом самосохранения. Каждый нерв в маленьком, еще не окрепшем тельце, изо всех сил напрягся. Но этих сил было пока что очень-очень мало. Затем постепенно теплое ощущение начало распространяться по всему телу, проникая в только-только зародившееся сознание. И это тепло убаюкивало, обволакивало. Детка словно снова оказалась в утробе матери – единственном месте на земле для человека, в котором есть перманентное счастье. Боль ушла вместе с жизнью, которая даже не успела пустить росток в этот мир.