– Даже так? – хмыкнул Элдуин. – А если у него нет слабых мест?
– Такого не бывает, – ответил Элофор, прикрепляя к поясу свой боевой меч. – Слабости есть даже у самого сильного твоего противника. И, зачастую сильная сторона твоего противника и есть его слабость.
– Например? – удивился Элдуин.
Элофор вскинул бровь.
– Иногда твой враг может слишком полагаться на свою сильную сторону. Скажем, число своих воинов. Или улучшенные орудия. Или ещё какое преимущество. Особенно, если это преимущество уже не раз позволяло ему выигрывать предыдущие сражения. Смысл выдумывать что-то новое, если уже есть что-то действенное. Например, он считает, что, раз он по численности, превосходит тебя в пять раз, то и нет необходимости придумывать особую тактику. И, таким образом, его сила превращается в его же слабость, о которой он и не подозревал, – Элофор направился к двери.
– Я понял, – заметил Элдуин, следуя за отцом к выходу. – То есть, если я каким-то образом уничтожу большую часть его войска, это сломит дух его воинов.
– Да, – кивнул Элофор. – Надо, конечно, ещё и правильно оценивать свои собственные силы.
– Это я уже сегодня понял, – хмыкнул Элдуин.
– Кстати, ещё один момент по поводу сегодня, – произнёс Элофор, когда они спускались по лестнице. – У тебя сегодня слишком много лишних движений было. Хорошо для показательных боёв, но не более.
– Я думал, наоборот, – возразил Элдуин.
– Я уже говорил, – терпеливо ответил Элофор. – Каждое движение должно нести смысл. Зачем прыгать через голову, когда можно убить простым выпадом? Пока ты крутишься, я тебя уже двадцать раз убить успею.
– Вообще, я пытался тебя с толку сбить, – хмыкнул Элдуин.
– Ты не меня с толку сбиваешь, – усмехнулся Элофор. – Ты сам в пространстве теряешься.
Элдуин только молча заулыбался, признавая ошибку.
Они спустились по белой мраморной лестнице, выстланной золотой дорожкой и направились к выходу. Привратник, поклонившись, отворил перед ними тяжёлые дубовые, покрытые золотом двери, на которых блестели рельефные изображения крылатых барсов. Нет, эта мысль не принадлежала Элофору. Хотя, когда он вернулся из очередного похода и увидел то, что Элгонд успел сделать с дверьми, он не стал выказывать недовольства, решив что этот вопрос вряд ли можно считать существенным.
Элофор не любил роскошь. За всё время своего правления он так и не свыкся с мыслью, что имел право требовать, чтобы пищу приносили ему в комнату, или чтобы кто-то чистил его одежду, или занимался наточкой его оружия. Не мог он смириться и с тем, чтобы в мастерской обходились без его присутствия и, тем более, участия. Нэфмар лишь отчасти удалось его убедить, что правитель Элфина имеет право на то, чтобы за ним хоть в какой-то степени ухаживали. Элофор в чём-то смирился. Но «отдавать мастерскую на растерзание и без наблюдения» безоговорочно отказался. С тех пор не проходило и дня, чтобы он, даже будучи слишком занятым, не заглянул бы в оружейную. Если же время позволяло, он сам брался за молот, не обращая внимания на редкие возражения со стороны Элгонда.
– В Элмаре я сам делал себе оружие, – как-то ответил он на очередное недовольство своего помощника.
– То был Элмар. А сейчас ты – правитель Элфина, – возразил Элгонд.
– И, что с того? – недовольно произнёс Элофор. – Если я – правитель Элфина и у меня есть пара свободных часов, я должен сидеть на троне и ждать, когда какие-то проблемы возникнут?
– А если они возникнут?
– Вот, тогда я и буду их решать, – отозвался Элофор.
Элгонд отступился, но окончательно не сдался.
Бывшему элмарцу всегда было сложно на словах выражать свои чувства. Может, потому он не мог окончательно объяснить Элгонду, почему его так тянуло в мастерскую в конце каждого дня. Да и как он мог сказать, что, каждый раз, когда он брал в руки молот, и когда под ударами этого орудия появлялся очередной клинок или наконечник копья, или полотно секиры, он на время забывал обо всём, что его окружало. Он снова был в Элмаре, в своём маленьком уютном военном мирке, один на один с металлом и своими мыслями. Нет, он не был несчастлив за пределами этого мирка, особенно сейчас, когда рядом были Нэфмар и Элдуин. Но этот мир был для него тем драгоценным общением с родным одиночеством, которого порой ему недоставало.