Долгими холодными месяцами в Риме они все вместе мечтали о лете, о маленьком коттедже на берегу и о море. И вот они здесь. Вечера стояли довольно теплые, поэтому ужинали на террасе. А он часто думал о том, как здесь спокойно, нет ни машин, ни пыльных римских улиц, а только море, море и солнце.

Так прошли две недели. В тот вечер он совершил, наконец, поход в ореховую рощу за мысом и вернулся поздно, к ужину, когда отец и Бланш уже сидели на террасе. Кивнув, он опустился в свое кресло, совершенно разбитый. Небо было усеяно звездами, и они мерцали, словно россыпи драгоценных камней. Пахло розами и апельсинами: и тех, и других вокруг было в избытке.

Он не спеша ел и лениво думал о том, что сегодня ни разу не открыл учебники, и прикидывал, стоит ли об этом сообщать отцу, ведь между ними давно был заключен договор Мужской Чести и Честности.

Неожиданно отец нарочито шумно вздохнул и отодвинул от себя тарелку, явно желая привлечь к себе внимание.

– Что случилось, милый? – Бланш первой поддалась на отцовскую уловку.

– Не знаю, как вы оба к этому отнесетесь… – отец сделал паузу, с серьезным выражением лица посмотрел на Бланш и опять тяжело вздохнул.

Он же в душе посмеивался, прекрасно зная любовь отца к подобным эффектным выпадам: примерно с таким же серьезным видом незадолго до женитьбы отец сообщил, что «ему недолго осталось…», выждал театральную паузу и, глядя в широко открытые от ужаса глаза сына, быстро добавил: «…вести холостяцкий образ жизни». Ну что с ним делать! Иногда отец вел себя как мальчишка.

– Немедленно говори, в чем дело! – требовательно сказала Бланш, постукивая вилкой по столу. – И если ты опять за свои шуточки…

Тут он не выдержал и расхохотался, заметив, как отец пытается спрятать улыбку, и радуясь, что Бланш смогла раскусить его. Отец показал ему кулак:

– Погоди у меня, хохотун! Не мог сдержаться, что ли?

– Отец, по-моему, ты теряешь квалификацию, – продолжал смеяться он. – Даже Бланш тебе не поверила!

– Черт возьми, неужели правда? – отец хитро улыбнулся, подливая в бокал Бланш вина. – Может, это старость?

– Скорее дурость, – отрезала Бланш. – Когда ты уже прекратишь это ребячество? И скажи, наконец, что хотел, только по-человечески, без твоих леденящих душу вздохов и эффектных пауз!

– Все, сдаюсь! – отец поднял вверх руки. – Слушайте и повинуйтесь, дорогие мои: к нам, кажется, скоро приедут гости, – немного смущенно закончил он.

Бланш удивленно приподняла бровь:

– Что значит «кажется», милый? Ты опять?

– Ни в коем случае! – воскликнул отец. – Я вполне серьезно.

– И кто же? – недовольно спросил он. – Кто собирается посягнуть на наше уединение? И как я смогу готовиться к пересдаче в такой обстановке, когда по дому будут расхаживать толпы гостей?

– А по-моему, ты особенно себя не утруждаешь, – хмыкнул отец, – вот чем ты, скажи-ка на милость, занимался сегодня?

– Так кто к нам приедет, Родольфо? – Бланш спасла его от необходимости ответить честно на вопрос отца, при этом заговорщически подмигнув своему пасынку.

– Твоя кузина, – отец кивнул в его сторону. – Я сам пригласил ее погостить у нас, когда кончатся занятия, и она согласилась.

– И зачем ты это сделал? – он чуть не плакал. – И почему она согласилась?

– Ну не знаю, возможно, она соскучилась по своему старому дядюшке. Не стоит так драматизировать, уверен, вы поладите. Но если ты хочешь, то можешь вернуться в Рим.

Он содрогнулся от одной этой мысли.

– Нет, пожалуй, мне лучше остаться, пусть даже к нам приедут все наши родственники!

Отец тихо рассмеялся:

– Я знал, что ты именно так и ответишь!

Тем не менее ужин был испорчен. Он пожелал отцу и Бланш спокойной ночи и вошел в дом. Поднимаясь к себе по лестнице, он вдруг подумал, что даже не спросил у отца, какая именно из его многочисленных кузин вдруг соскучилась по дядюшке. Но тут же решил, что это совершенно неважно: ведь у него есть прекрасный предлог, чтобы избежать общения со всеми кузинами и кузенами мира – переэкзаменовка! И с этой радужной мыслью он уснул.