И та, повинуясь скорее тону, чем жесту, не менее решительно хлопнула поднос на стол – прямо рядом с ключом.

– Бери стул и садись, – я первой подала пример, подтащив ближе тяжелое, с потертыми бархатными подушками кресло и кивнула ей на обитый почти таким же бархатом табурет. – Пока там совсем не остыло.

– Так невместно же… – замерла она в сомнении.

– Вот только не говори, что прихватила всего одну ложку.

Энья опять хихикнула, но подняла с подноса две, показав их мне.

– Вот и отлично! Значит, сейчас будем праздновать победу. Садись, говорю!

Ели из одной миски, по очереди зачерпывая оттуда рагу, больше похожее на густой, потрясающе ароматный суп и подхватывая капли щедрыми ломтями хлеба, добытыми все в тех же кухнях. Как и зайчатина, он тоже казался нам сейчас необыкновенно вкусным.

И, разумеется, это было отнюдь не первый раз, когда мы с Эньей делили одну трапезу на двоих, хотя, уверена, одобрили бы такое далеко не все. Но к этой служанке в Ахельне всегда было особое отношение: и у меня, и вообще – девчонка была дочерью Рены, моей кормилицы. Нет, не моя молочная сестра – тот ее ребенок, что родился, считай, одновременно со мной, оказался, к несчастью, слишком слаб, чтобы выжить. Но три года спустя у нее появилась еще одна дочка. Как раз когда я жила не в замке, а в их деревенском доме, мигом начав воспринимать ту кем-то вроде младшей сестрички.

Потом отец распорядился вернуть меня в крепость, а Энья осталась дома, и снова увиделись мы всего пару лет назад, когда Рена отправила подросшую дочь в Ахельну – помогать, чем получится, и учиться уму-разуму. Ну и ясно, что для меня оказалось невозможно остаться в стороне, особенно от последнего.

– А неплохо у них тут кухарки свое дело знают, – утолив первый голод, я стала работать ложкой не так азартно, отвлекаясь теперь и на разговоры.

– Уж точно получше наших, – со знанием дела кивнула та. – Еще бы аппетит тут некоторые не портили.

– Ты про фаолад? – поняв, что Энья тоже наелась, а потому избежать разговора не выйдет, я смирилась. – Того, что из комнаты сейчас выставили?

– А то о ком же? Жуть какой, правда?

– Так это он тебя больше всех пугает, что ли?

– Ага. Вот прям как зыркнет – аж душа в пятки уходит. – И вдруг добавила совершенно ни с того, ни с сего: – Краси-ивый…

Я едва не поперхнулась тем рагу, что как раз собиралась доесть – только ложку в рот сунула! Особенно когда вспомнила его высокомерное: «Я – сарин». Хотя, с другой стороны… Мужик и вправду хорош, чего лукавить? Высоченный, как почти все фаолад, поджарый, плечистый. И лицо чистое, без единого шрама – это при том, что уже явно не юнец. Светлая, без малейшего загара, кожа, темные пряди, зеленые чуть в желтизну глаза… Хорош, да. Вот только не к той красоте девчонка приглядывается, ох не к той… Там ей ни единой ночки не светит, не говоря уж о том, что такой участи для Эньи и враги не пожелают.

– С ума сошла? – строго глянула я на нее. – И думать не смей! Домой отправлю!

– О чем думать? – явно не поняла та, и вдруг зарделась: – Да что ж вы такое говорите, госпожа Идета! Как можно-то?!

– Вот и замечательно, если нельзя. Отлично даже! Главное, хорошенько это запомни и не вздумай забыть! – Я отодвинула миску и потянула к себе кувшин с того же подноса. – А там что?

– Брусника с медом, вареная, – отчиталась Энья, – я сейчас налью, кружки вон прихватила…

Но не успела она разлить нам взвар и опустошить потом свою посудину, как тут же свернула на прежнюю тему:

– А… Приходил он второй раз зачем?

– Низачем! Выкинь из головы и все. Чтобы слова больше про него не слышала!