– В общем-то нет, давай, – согласился я и стал писать своим чертежным почерком адрес. – Просто я никогда так не делал.

– Вообще-то, я тоже, но почему нет? Только вот тут нет марки, поэтому жди до завтра, когда я смогу зайти на почту. Когда-нибудь ты ее получишь, если только она не потеряется где-то в пути, – довольно отметила она и попыталась пригладить спутанные от ветра волосы.

– Почему бы не отдать мне ее сейчас? – уточнил я.

– Так неинтересно, – ответила сквозь зубы Нина, так как в этот момент она сжимала ими резинку для волос. Завязав хвост, она стала выглядеть еще младше, но, довольная результатом, она улыбнулась своему отражению в витрине, забрала открытку, которая тут же исчезла в холщовой сумке.

– Я согрелась, а ты? Кстати, как ты смотришь еще на один бокал вина?

– Положительно, – лаконично ответил я и уже как-то буднично взял Нину за руку.

Позже я и сам стал присылать открытки друзьям и родителям, отправляя их из разных уголков России. Это стало доброй традицией, начало которой, сама того не зная, положила Нина.

До начала воскресенья оставалось сорок пять минут, когда мы оказались на Патриарших прудах. Пробка из дорогих машин и не планировала уменьшаться, а на верандах сидело столько людей, что казалось, здесь собралось полгорода. Одетые со вкусом и без, собравшие лучшее из своего гардероба девушки и парни смеялись, танцевали, шумели и наполняли улицы.

Мало кто из них знал, что еще сто лет назад этот район уж никак нельзя было назвать престижным. Вырытые для разведения рыбы пруды были заброшены, как и Патриаршая слобода. Тем не менее рыба в них еще водилась, ей и торговали, а вокруг стояли деревянные избы с огородами. Именно в этом месте находился водораздел ручья Черторыя, который протекал через Никитские и Арбатские ворота, бежал по Пречистенке и Соймоновскому проезду, а компанию ему составляли Кабанка и Бубна, впадающие в Пресню.

На карте Москвы без труда находился этот «шрам», оставшийся от воды, позже заточенной в трубы. В самых заболоченных местах, к юго-востоку от Малой Бронной, плотность застройки была гораздо ниже.

Жили же там студенты и бедняки, а дома Козихинского, или «Чебыши», в конце XIX века и вовсе прозвали «адом» за атмосферу полной нищеты. Удивительным образом они соседствовали с дорогими квартирами, хотя и те и эти стали коммуналками в 20-е годы. Исчезли они только к 80-м, когда в районе селилась партийная, творческая и научная элита страны.

Я стал уставать, поэтому эти мысли заслонили собой шум новой «элиты» и рассказ Нины о том, как она сидела здесь с подругами на прошлых выходных. Единственное, что я услышал и в чем был абсолютно солидарен, так это в том, что сесть здесь было абсолютно негде.

В итоге мы пристроились на улице и заказали бутылку вина и брускетту. Взмыленный официант недвусмысленно намекнул, что до закрытия бара остается меньше получаса, поэтому я рассчитался с ним заранее, оставив чаевые еще до того, как мы ушли.

Заказ несли еще минут двадцать, в то время как Нина нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, показывая свою усталость. Она откусила кусочек брускетты и крикнула мне, прорываясь сквозь музыку:

– Тебе здесь нравится?

– Что?

– Я говорю, тебе здесь нравится? – попыталась говорить громче Нина и закашлялась.

Я подлил ей вина и крикнул максимально громко:

– Нет, здесь очень шумно, и я бы хотел сесть. А ты?

Она утвердительно закивала головой и взяла бутылку.

– Пойдем отсюда?

– Ты хочешь уйти? – переспросил я.

– Да, да, – кивала мне Нина и быстро складывала остатки брускетты в свою бездонную сумку. Туда же отправилась и бутылка вина.