Он привык недоговаривать, еще когда Мэри была жива, потому что иногда так было проще – для ее родителей, для него самого, для детей. Он мог с этим жить. Но он не уверен, что долго сможет жить таким лжецом, каким его сделала авария. «У нас все хорошо, все в порядке, мы справляемся».
Он мог бы прямо сегодня позвонить матери по скайпу, его техника работает нормально, но пока не в состоянии. Говорить по телефону легче. В разговоре по видео, даже на экране компьютера, боль может проступить на его лице внезапно и агрессивно, как татуировка. Он видит это каждый день в зеркале и еще в изменяющемся выражении лиц своих мальчиков-близнецов, Шона и Пата – Пата и Шона: один начинается там, где заканчивается другой, два выражения одной и той же души здесь и уже навсегда.
Это пока еще с ним. Это все еще с ним, несмотря ни на что.
ШОН
Помните, я говорил, что мы находимся посреди нигде? Это было мое первое впечатление, и оно не изменилось. Баллианна – глушь, крошечная деревня прямо на берегу Атлантического океана. Собственно, именно поэтому мы здесь. Чтобы папа мог снять документальный фильм об этом месте и о кабельной станции. Папа любит вовлекать нас в свою работу, когда может, потому что, по его словам, учиться никогда не рано. Он говорит, что, раз современные дети настолько неразлучны со своими смартфонами, им стоило бы узнать, как на самом деле зародилась вся эта система. Итак, вот что я уже узнал: когда в былые времена разобрались, как рассылать телеграммы по всей стране, следующей большой проблемой стала отправка их за границу. Тогда придумали протянуть подводный кабель через океан, его вывели на берег именно здесь, в Баллианне. Его назвали первым подводным трансатлантическим кабелем, и это было действительно большое событие. После того как его проложили, люди впервые смогли быстро передавать сообщения между Европой и Америкой. До этого приходилось ждать, пока почту доставят на кораблях, а это занимало почти целую вечность.
Я знаю все это, потому что мне нравится разбираться в папиной работе, даже если иногда бывает скучно. Я больше не разговариваю, но это не значит, что мне не интересно. Папа говорит, что ему нравится, если я рядом, когда он работает, даже если я не разговариваю – или, может быть, именно потому, что я не разговариваю. Я знаю, что он так шутит, ведь в глубине души сейчас больше всего на свете он хочет одного – чтобы я снова заговорил. Но я не могу, потому что тогда мне пришлось бы рассказать о том, что произошло в тот день, когда умерла мама. Я не хочу об этом говорить. Так что я вообще ничего не говорю.
ПАТ
– Я не понимаю ни слова из того, что здесь говорят, а ты?
Шон качает головой. Мы наверху, в нашей спальне, и он лежит на своей кровати. Папа сидит за компьютером на первом этаже.
– Думаю, для тебя это не имеет значения, раз уж ты не собираешься ни с кем разговаривать, но мне бы хотелось иметь приятелей.
Шон пожимает плечами. Он опять читает книгу. Как всегда. Это скучно. Но папа говорит, что это может помочь ему снова начать разговаривать.
У нас были сеансы у психотерапевта, так что я все понимаю о смерти и прочем. Мне тоже было тяжело потерять маму, но я больше переживаю за Шона. Если он в ближайшее время не возьмется за себя, подумают, что он чокнутый, да еще и немой. Он знает, как все испортить, этот Шон. Всегда ухитрялся, это его вечная проблема. А когда меня рядом нет… Ну, могу себе представить весь этот бардак.
Шон родился первым, и когда я вылез вслед за ним, то был черновато-синюшный. Не из-за какой-то странной болезни или типа того, а потому, что Шон использовал меня как ступеньку, чтобы вылезти самому. То есть он цеплял меня еще до того, как мы родились. Но потом я это скомпенсировал – я всегда могу победить его в драке, хотя мы уже почти не деремся с тех пор, как выросли. Раньше Шон говорил больше, но меня слушал. Он знает, что я практически всегда прав. Поэтому всякий раз, когда мы хотели, чтобы мама и папа что-то сделали, я объяснял Шону, что и как сказать, а затем просил его типа выступить. Это почти всегда срабатывало. Так и сейчас продолжалось бы, но теперь Шон не может говорить, и папа остался совсем один. Мы с Шоном – хорошая команда. Мы думаем как один человек. Я подозреваю, что у всех однояйцевых близнецов так – с этим рождаются. Ну, по крайней мере, мы с Шоном есть друг у друга. А у папы сейчас никого нет. Мы с Шоном стараемся как можем, но этого недостаточно, чтобы все исправить.