– Ну, что с нее взять – больная. Вон, – дробненькая какая. —

Жизнь прожив, ни разу ни от кого не слышала и нигде не читала это выражение. Наверное, это неологизм, принадлежавший самой Ксении: дробненькая – значит нецелая, меньше нормы.

Лидка с раннего малолетства почувствовала всю выгоду от такого положения в семье и настолько вошла в роль больной девочки, что умело избегала многих домашних трудов и забот, переложив их на плечи старшей сестры, которая и по хозяйству, и за младшим братом присматривала. Борька, – третий ребенок Ксении и Петра, был непоседой, весь день юркал туда-сюда, устав, засыпал где придется, чаще в уголке комнаты на старом одеяле. Все бы ничего, пострел, как пострел, но была у него, мягко говоря, одна малоприятная особенность – Борька накладывал в штаны и чуть ли не до пяти лет. Уж чего с ним не делали: на горшке заставляли сидеть подолгу, мать порой и по жопе шлепала. Все без толку! Стоило ему после безрезультатного сидения на горшке надеть штаны, а матери с сестрами отвлечься, как все тут же и происходило. Борька, стоя делал свое «большое дело» прямо в штаны с поперечной лямкой на груди. Тогда у всех были клички, Борькина была – Серун. Эту кличку дала ему Лидка. Отмывать брата, конечно, приходилось Вале. Лидка в таком случае часто убегала во двор, а старшая сестра ставила на плиту воду, за которой еще нужно было с ведром на колонку сходить, доставала таз и в нем мыла сначала Борьку, а потом отстирывала его штаны. Мать нашила их несколько штук из темного сатина и хлопковой саржи. Излечил Борьку от этого неприятного «диагноза», раз и навсегда, еврей – любовник матери, Евгений Петрович – преподаватель ремесленного училища. Уж, что он сказал ему такое, никто так и не узнал, но после этого в штаны младший брат больше не накладывал. И сестрам Евгений Петрович приказал Серуном брата больше не называть.

Забегая вперед, напишу, что Евгений Петрович имел жену и дочь, что не мешало ему ходить на сторону к Ксении много лет, после того, как она осталась брошенкой с тремя детьми. Ей было всего чуть за тридцать и ее ранний деревенский брак, как сейчас бы сказали, – изжил себя. А ведь благодаря Ксении Петра не взяли на войну. Был он не шибко грамотным, косноязычным, но карьеристом был от природы. Удалось вчерашнему деревенскому парню в Москве построить карьеру быстро, а главное, прочно. Еще до войны устроился он на крупный завод «Знамя Революции», начинал с низов, но стал легко и гладко продвигаться по служебной лестнице во многом благодаря льстивому языку, умением вовремя поддакнуть кому надо, поднести магарыч, да еще и со знатным куском свинины и куриными тушками. Вот из-за этой живности Ксения и отказалась от благоустроенной квартиры с водопроводом и канализацией, которую их семье предоставил завод. Ну, не могла она жить без кур, свиней и другой домашней скотины! Деревенская привычка взяла верх! Немного пожив в редких по тем временам хоромах с удобствами, но без сарая с курами и поросенком, Ксения решила вернуться назад в свою хибару, обменяв квартиру на одну комнату метров двадцати, которую перегородили и получилось две: одна побольше, другая крохотная.

Завод был военный, как и все крупные производства того времени. Петр уже стал начальником цеха и председателем заводского профкома, органа по тем временам своей властью и значимостью уступающим лишь партийным.

С объявлением войны, началась всеобщая мобилизация, все становились под ружье. Многие молодые приписывали себе год-другой, чтобы пойти воевать на фронт. Петр, спрятался за жену, та бегом к прикормленному начальству и когда в заводском дворе уже выстроился строй призывников-новобранцев, чтобы прямиком отправиться защищать Москву, в этот последний, решающий момент перед строем появилась Ксения и протянула офицеру заветную справку об освобождении от воинской повинности, или бронь на Макарова Петра Ефимовича.