Проп выдернул из-за спины тесак и резко полоснул им по веревке, стягивающей Мишины ноги. Затем бережно смотал её у собственного локтя, махнул ножом ещё раз, уже перед глазами Миши, и спрятал его в прежнем месте: – Видал такой? Нарезал бы с твоей спины кожицы, да кровь не люблю. Проще кулаком.

– Да что же это, товарищи? Всего-то влез…, – Миша попытался защититься.

– А ну пошёл! – Проп толкнул его меж лопаток. – И спрячь язык за зубами покрепче. Иначе отхвачу целиком.

И процессия двинулась вверх по деревне, следуя по вытоптанной промеж широкой колеи дороге. Уступая людям место, в траву сиганули кузнечики, и вспорхнули прочь воробьи. Михаил полагал, что ходьба облегчит его страдания и избавит от тупой ноющей боли в затылке. Движение действительно обладало поразительным лечебным эффектом. Впрочем, не в этот раз. Вопреки собственному бахвальству, конвоиры не разглядели и не даже не думали глядеть на Мишины желания, единственным из которых было остаться в покое. Вместо этого его то и дело подталкивали в спину, сбивая с шагу и не позволяя стихнуть боли. Михаил обдирал ступни о мелкий щебень, цеплялся пальцами за неровности пути и, скрипя зубами, шёл дальше.

Из-за оград домохозяйств выглядывали любопытные и обращались к Пропу и Алексе (так звали второго мужчину) с вопросами. Процессия пробудила живой интерес в деревне, и весть о ней убежала на резвых ногах местной ребятни далеко вперёд. В результате люди уже встречали понуро бредущего Михаила у дороги и пристраивались за ним следом, образуя, гудящий разговорами, хвост.

Миша вздыхал и топал по земле, надеясь лишь на то, что этот позор вот-вот кончится. Он выслушает общественные нравоучения, а может даже будет передан на руки полиции. В конце концов, следовало признать, что он действительно покушался на кражу. Пускай даже тряпья, но формально он был преступником. Михаил почти приготовил оправдательную речь о вынудивших его обстоятельствах. Ведь он действовал по принуждению, а не наживы ради. Неужели это не имеет значения? Нет-нет. Это должно возыметь нужный эффект. Следует избежать сигнала о позоре на работу. Это будет слишком. Он убедит администрацию и органы правопорядка. Возможно, даже получит ссуду на билет до города. Он справится.

Но как же долго они идут! – размышлял Миша, почти не замечая собравшихся вокруг него людей. – И, что это вообще за архаичное место с обилием языческих атрибутов на фасадах домов? Этнодеревня из туристического маршрута? Натурально, слов нет. И одежда, и запах. Извращенцы чертовы… Но, уж коли, туризм – где билетный киоск и привычные указатели? Кто вообще в такую дыру добровольно поедет?! А что, если я потом отзыв оставлю об их поведении? Ничего ведь не боятся. Вот нарочно раструблю всему свету, чтоб не совались к этим любителям истории! Дилетанты… Налепили тут. И где так жили то?

Миша гневно бурчал про себя, распиная на чём свет стоит местное население, вместе с тем, признавая, что место, где он оказался, являлось превосходной базой для исследования славянской истории. Развернувшаяся пред ним, деревня была чуть ли не образцовым памятником, перенесённым со страниц исторических книг в ландшафт не тронутой цивилизацией природы. Люди действительно вели хозяйства, а не содержали показушный антураж. У каждого из хозяйств обитала скотина, что разливалась многоголосьем в напоённом ароматами её пота и отходов воздухе. Вышагивающие подле сточных канав гуси, тянули любопытные головы, а куры важно раздували оперение. Вовсе не дрессированные, а естественные уроженцы села. Привязанная у угла покосившегося амбара коза опустошённо взирала на Мишу и сопровождавшую его толпу. Без всякого сострадания. Когда-нибудь и ты пойдёшь на убой, – озлобился на неё Михаил.