– Место царю Симеону Касаевичу!

Горенский попятился назад… Иван проводил его взглядом до самой стены и будто пригвоздил к ней своими глазами.

– Не так уж мы велики, чтоб у нас цари под печкой стаивали! Сядь, Симеон-царь… Тут твое место. Будем с тобой думать и воевод моих просужих[54] расслушивати.

Симеон Касаевич отошел от печки, откинул на спину свой башлык, поклонился Ивану, молча, спокойно сел, положив маленькие красноватые руки на край стола.

– Ну а что князь Андрей? – будто забыв, о чем только что говорил, спросил у Челяднина Иван. – Пошто не поведаешь мне про любимого моего?

– Здрав и бодр князь Андрей.

– Вступил на наместничество с тоской иль с радостью?

– Служба тебе всегда была в радость князю. Сие ты, должно, и без меня ведаешь.

Иван сел на лавку, мельком глянул на воевод, посъежившихся от холода, с усмешкой сказал:

– Затвори, Васька, дверь. Перемерзнут воеводы – не с кем станет в поход идти.

Он снял свою длинноухую шапку, положил ее на лавку. Плечи его устало опустились.

– Чел я ныне в ночь, – заговорил он глухо, затягивая слова, отчего речь его казалась даже скорбной, – и перечел трижды сказание о князьях наших великих володимерских. И преисполнилась душа моя гордостью, воеводы, пред величием предков наших… Помните, воеводы, как писано там: егда сед в Киеве на великое княжение князь Володимер Мономах и начал совет творити со князи своими, и с бояры, и с вельможи, слово тако рече: «Князь великий Олег ходил и взял со Царяграда велию дань на вся воя своя[55], и потом великий князь Всеслав Игоревич ходил и взял на Константине граде тяжчайшую дань…»

Иван вдруг смолк. Воеводы вытянули шеи… Симеон Касаевич, ничего не понявший из сказанного Иваном, еще пристальней вперил в него свои поблескивающие щелки и от усердия открыл рот.

Иван обметнул воевод испытывающим взглядом, лукаво спросил:

– Кто продолжит, воеводы?

Воеводы враз втянули шеи, завертели глазами, поглядывая друг на друга так, словно каждый уступал другому честь говорить первым.

– Не почитаете вы, бояре и воеводы, книг, – с издевкой протянул Иван. – А веди еще в Изборнике великого нашего князя Святослава речено: «Добро есть, братие, почитанье книжное, паче всякому христианину. Красота воину – оружие, а кораблю – ветрила, тако и человеку почитанье книжное!»

– Хе!.. – ощерился из угла Федька Басманов. – Пронскому крест на грамоте в тягость, а ты ему про книги!

Пронский ожесточенно сопнул, словно старался втянуть в себя весь воздух, который был в горнице.

– Такое лише от тебя могу терпеть, государь, – надрывно выдавил он.

– Вот и внемли сему так, будто я тебя укорил, – хохотнул Иван. – Симеон Касаевич – татарин, а русской грамоте выучен.

Симеон Касаевич закрыл рот, а щелки его глаз стали еще у́же – он смеялся. Иван тяжело посмотрел на его веселый прищур, жестко сказал:

– Татарин смеется над тобой, Пронский! Эх! – выстонал он истомно и крикнул: – Сгинь с моих глаз!

Пронский метушливо хапнул с лавки свою шубу, уронил, снова хапнул и, не надевая, потащил за дверь.

– Так что ж, бояре и воеводы, – враз успокоившись, спросил Иван, – никто не продолжит?

– Велишь, так я продолжу, – сказал Челяднин.

– Велю!

– Великий князь Володимер Мономах споведал своим князьям, и боярам, и воеводам, что дело прародителей своих и отца своего Всеволода Ярославича продолжить тщится, и вопросил у них: «Каков мне совет воздаете?»

– Истинно, боярин! Радуюсь тебе! Продолжай далее, ежели помнишь.

Челяднин продолжил:

– И ответили великому князю Володимеру Всеволодовичу князья, и бояре его, и воеводы, изрекши так: «Сердце царево в руце божий, яко есть писано, а мы есмя вси рабы твои под твоею властию!»