Рассказав, что случилось на берегу Волги, Леонт снова повторил заученную назубок весточку и прибавил к ней свежие хроники от Ивана Дементьевича. Гришка исчез, а Мина Михайлович насупился.

– Послать предупредить, – пробормотал он. – Тот умник мне не понравился, но и тебе я не верю. Ивану Дементьевичу не откажу, но больно вы прыткие, подведете под монастырь. Украдет кто-нибудь из вас образ, а меня притянут к ответу.

Помотав головой, Леонт заверил Мину Михайловича, что не доставит покровителю никакого беспокойства.

– Сама снизойдет и судилище отринет, а дерзать против закона не помышляю, – сказал он горячо и тихо. – Внушает покорствовать, потому избрала меня, чтобы я ее заполучил кроткостью и тихостью.

Мина Михайлович недоверчиво стрельнул глазами на Леонта, однако принял его доводы и до времени отправил в сторожку к кривому дворнику, а сам вернулся к торговым занятиям. Леонт нашел благодарного слушателя в стареньком Никодимыче, чье привычное общество состояло из ободранных шавок. Собеседник внимал речам о чудесах, жалуясь на умаление веры и на молодежь, забывшую предковые обычаи. На дворе и в амбарах весь день шла возня, и мимо окон сторожки грохотали колеса. Наконец, когда стемнело и все стихло, крыльцо сдавили тяжелые хозяйские шаги. Мина Михайлович, пригибая голову, вошел в тесную каморку и услал Никодимыча на обход.

– Я поузнал, – сказал он Леонту. – Павел Иванович Мельников в городе и с утра до ночи ездит по ярмарке, так что пыль столбом. Был на баржах, у Блинова, у армян. Все ждут начальство из Петербурга, а Мельников высоко взлетел и своего не упустит. Но его возит не Василий, а про того давно помину нет, лет десять. Пропал, как в воду канул. Но, может, ты и прав, не зря владычица возвестила тебе свою волю. Мельников-то, слышишь, призвал в город отца Тарасия.

– Настоятель из Керженца? – встрепенулся Леонт. – Где содержится икона?

Его бесцветные глаза прояснились. Мина Михайлович понизил голос.

– Да, стоят в Симеоновской. Может, вправду задумали неладное. Мельников, слышь, затребовал сюда единоверцев, и мать Минодора из Осинок тут. Только ты, парень, не лезь в это дело, плетью обуха не перешибешь. Разве что расспросить.

– Кого? – выпалил Леонт срывающимся голосом, и Мина Михайлович усмехнулся.

– Ну, не Мельникова. Одна бабенка в городе торгует, а раньше была в прислугах у князя Гагарина, пока его не услали на покаяние. Вот уж кто чудил, прости господи. – Мина Михайлович размашисто перекрестился и вздрогнул, прислушиваясь к звяканью на улице. – Эта Лавра была ему первая помощница, мастерица на любой грех, устраивала афинскую жизнь и знает всех господ, а Мельников приятельствовал с князем. – Он сощурил глаза и неожиданно приказал: – Повтори-ка, что было в письме.

Леонт твердым голосом прочитал по памяти письмо еще раз.

– Помогу, – пообещал Мина Михайлович, развернулся и вышел.

Его слова взбудоражили Леонта. Он помаялся, не находя себе места, и в конце концов не выдержал – выскочил на улицу и побрел по темному городу, пугая прохожих, которые шарахались от него в страхе, как от грабителя. Раз он спугнул каких-то темных личностей, которые рассмотрели его с нехорошим интересом, но, оценив его мощное сложение, отступили. Потревоженные собаки ворчали за глухими заборами. Кружа по окраинам, взбираясь на откос и обратно сбегая к реке, он совершенно изнемог, но все же оказался на просторном Ивановском спуске, под которым стелилась, мигая огоньками, необъятная ярмарка. С Волги дуло прохладой, внизу белело уютное Симеоновское подворье с сахарной колоколенкой. Перемахнув через ограду, Леонт оказался на церковном дворе и, пригибаясь, зарыскал между забранных решетками окон, в которых теплился свет. Его безумные глаза исступленно обшаривали внутренности закутов и келий, и наконец он наткнулся в комнатке на двоих, окропленных свечным мерцанием. Старческое женское лицо бледным пятном проступало из темноты, сливаясь с черной мантией и глухим апостольником. Напротив инокини маячила напружиненная мужская фигура, довольно крепкая и внушительная.