– Ну, здорово, братишка… Как ты там?..»

Длинные коридоры чужой жизни явственно встали передо мной, как только я начала читать повесть. Боль и надежда, любовь и зависть, отчаяние и внутренние противоречия – всё присутствовало на бледных страницах с типографским шрифтом. Особенности характеров героев и их последующие диалоги настолько захватили меня, что я, не отрываясь, поглощала строку за строкой. В тот момент я забыла обо всём на свете и, устроившись прямо на полу среди библиотечных стеллажей, полностью погрузилась в жизнь главного героя. Не оставалась сомнений, что повесть была автобиографична, пусть и написана не им самим, и от этого она ещё больше притягивала меня. Артём словно предстал с другой, совершенно незнакомой мне стороны и постепенно, с каждой новой страницей, открывался всё больше и больше.

«… Дом, который принято называть «родительским», стоял в старых кварталах города. Кварталы эти были двухэтажны, все еще полны деревьев, хоть и стареющих, вследствие этого, нещадно обрезаемых службами «горзеленхоза», немноголюдны, хранили его самого в далеком детстве и юношестве, с ними было многое связано волнительного, приятного, наполненного первыми, самыми острыми чувствами.

«Давайте, шпана, увидимся. Спасибо, что встретили. До вечера!», – сказал он в плавно поднимающееся чёрное стекло автомобиля, повернулся, и зашагал к подъезду, по ходу легко перепрыгивая через маленькие лужицы, отставляя чуть в сторону руку с лёгким саквояжем. У входа он обернулся на детскую площадку, расположенную перед домами, заметил, что исчезли деревянные баскетбольные щиты, а теннисный стол лишился нескольких досок, от чего стал напоминать две высокие скамьи без спинок. В прошлый приезд он не обнаружил остатков песочницы – на её месте была простая куча песка, наполовину уже растасканная, видимо для кошачьих туалетов. Сейчас осталось только желтое пятно. «Ладно, хоть мусорные баки никто на дачу не упер», – глянул он на привычное соседство и открыл дверь. На площадке подъезда, хранящей летом прохладу, а зимой – тепло, было, как всегда, чисто и тихо. Чуть выше панели ядовито-зеленого цвета висел график уборки подъезда жильцами. Соблюдался он безоговорочно. И уже не первый десяток лет. И практически не меняя фамилий участников. Дверь родительской квартиры, в отличие от соседских, была самой скромной, поставленной еще при сдаче дома, остальные жильцы уже обзавелись вторыми – металлическими. Звонка у них тоже никогда не было. Они стучались, и по стуку распознавали, кто пришел. Почтовый ящик, закреплённый на выступающей филенке дверного полотна, хранил семейно-родственную тайну: просунув пальцы в небольшое пространство за ним, можно было обнаружить короткий гвоздь, на котором, если дома никого не было, всегда висел ключ. Они не изменяли этой традиции даже теперь, когда наркоманы в поисках хоть какой-нибудь наживы стали нещадно обирать квартиры, а заодно и кладовые в подвалах старых домов. Ключа на привычном месте не оказалось: слишком рано, чтобы куда-нибудь уходить. Он постучал…

– Здравствуйте! – произнёс чуть растягивая приветствие.

– Здравствуй, сынок! С приездом! Как долетел?

Они обнялись.

– Нормально, мама. Слава богу. Меня встретили.

– На кладбище заезжал?

– А ты как знаешь? Водкой пахнет?

– Конечно.

– Был, ага. У наших у всех всё нормально. Лежат.

– Да уж, понятно. Отбегали свое. Давай, руки мой, чайку попей.

– Спасибо, мама, чай – не водка…

Он сильно походил на мать. Внешне. Насколько они похожи внутренне, он так пока и не понял – как-то был все время слишком занят самим собой. Да и, чтобы понять, надо было сблизиться, а с возрастом жизнь их все более отдаляла. Тех дней, которые они, в силу разных обстоятельств, проводили вместе, было явно не достаточно для того, чтобы можно было сделать полноценные выводы о схожести их характеров. Таких людей, которые знали бы хорошо и мать, и сына, рядом, как правило, не оказывалось. Единственно, жена иногда бросала вскользь, что характером он в мать, такой же вредный. Он относил это к противостоянию невестки и свекрови, к привычному женскому ассоциативному мышлению, не воспринимал этих слов всерьез, полагал, что и сказаны они, скорее шутя.