Глядя на кривые узкие улочки предместья, которые вели вглубь крошечного городка, теряясь за двухэтажными и одноэтажными домами, в большинстве своем крытыми тесовыми крышами, трудно было согласиться с парнем. Поселение и на город-то не было похоже, скорее, на большое село с видневшимся – должно быть, в центре, где располагалась базарная площадь, – высоким костелом, выстроенным из красного кирпича и увенчанным на остром шпиле кованым железным четырехконечным католическим крестом. Да и запах здесь стоял соответствующий, больше привычный сельскому укладу жизни, когда едва ли не каждый крестьянин держит в своем хозяйстве корову, козу и мелкую живность, а во дворе находится нужник и помойка.

Илья невольно втянул ноздрями горячий воздух, пропитанный удушливыми запахами конской мочи, человеческих испражнений и еще чего-то неуловимо знакомого, отдаленно напоминавшего запах горячих домашних лепешек, которые до войны мать изредка пекла в русской печи. Это тронуло деревенского парня до глубины души, и непроизвольная улыбка обозначилась в уголках его обветренных губ, выдав то возвышенное состояние, в котором он сейчас пребывал.

Но уже через минуту им овладело новое чувство, когда «Виллис», гремя рессорами, поехал по булыжной мостовой и он увидел, с каким вниманием машину с военными провожали глазами жители. Одни смотрели на них с большой надеждой, другие с долей сомнения, а были и такие, у которых во взгляде сквозила откровенная ненависть, неудачно притушенная безразличием. Но у всех у них в глазах была заметна настороженность: не получится ли так, что Советы опять уйдут, бросив на произвол судьбы латышский народ, как это было уже в сорок первом году, когда в их страну пришли немцы, а эти сразу удрали, несмотря на то, что в сороковом году обещали нации райскую жизнь; они поверили и проголосовали за вступление Латышской республики в Советский Союз.

«Теперь будет все по-другому… И возврата к прежней старорежимной жизни уже точно не будет, – подумал Илья, с любопытством разглядывая проплывающие перед ним разнотипные лица людей, среди которых ему с друзьями придется долгое время находиться. – Пока лесных недругов не уничтожим, доверять никому нельзя».

Чем ближе они подъезжали к центру, тем улицы становились шире, просторнее, и в двухэтажных домах, крытых коричневой черепицей, на металлических балкончиках были видны стоявшие в глиняных горшках цветы, а снизу, около фундамента, где тянулась узкая полоска унавоженного чернозема, росли какие-то вьющиеся растения, густо усыпанные мелкими цветочками: розовыми, голубыми, белыми, лиловыми. Своими тонкими и гибкими, словно змеи, стеблями они красиво оплетали стены с отвалившейся штукатуркой, доползали до балконов и окон с распахнутыми ставнями, обрамляли проемы цветочными венками.

– Красиво у вас тут, – запоздало ответил Илья, и не потому, что не хотел разочаровать Андриса, а и вправду вдруг проникнувшись непривычной для него красотой латышского городка. – Прямо как за границей.

– А я что говорил! – обрадованно воскликнул Андрис и, не в силах перебороть чувство благодарности, быстро обернулся к Журавлеву, на миг потеряв бдительность.

– Дурила! – тотчас выкрикнул Орлов, стремительно вцепился левой рукой в баранку и умело разминулся с отощавшей лошадкой, уныло тянувшей за собой громыхающую по мостовой телегу с металлическими ободьями на деревянных колесах, груженую парой охапок сочного клевера.

– Тпру, – ошалело заорал перепуганный мужик, одетый в грязную ковбойку и холщовые портки, в соломенной шляпе на косматой голове.

По всему видно, разморенный полуденной жарой пожилой ездок нечаянно заснул и едва не поплатился за свою беспечность жизнью. Он туго натянул левой рукой вожжи, и лошадка, должно быть, перепуганная не менее своего хозяина, резко забрала в сторону, едва не сломав оглоблю.