– Я при доме не служу, – только и смог пискнуть перепуганный Васятка и случайно глянул в зеркало.

Тут язык у него и на́вовсе к нёбу прилепился от страха. Он вытаращил глаза, и вся душа Васяткина в пятки убралась, да там и замёрзла!

В зеркале перед ним отражался управляющий… Тот же камзол с пуговицами, часы на пузе, цепка от них болтается, штаны в полоску и даже усы эти чёрные шевелятся от сердитости. Да вот только ноги… на ногах у управляющего не было обуви, те лаковые обутки, которые видел на нём Васятка в зеркале не отражались, а вились вместо них копыта. Из штанов внизу торчали сперва чёрные кости, поросшие плешивой седой шерстью, а после шли золотые копыта.

Там, в зеркале, этот управляющий не стоял на месте, а то и дело переступал этими золотыми копытами, и от них на ковре оставались дымящиеся следы. Васятка в оторопи поднял глаза, ожидая увидеть на голове этого, в зеркале, помимо копыт ещё и рога. Но увидел он другое, от чего чуть не лишился чувств – головы в зеркале не было вовсе. Вместо неё вился какой-то сгусток, похожий на нечто, облепленное чёрными мухами.

– Ну, чего застыл? – рявкнул управляющий, а тот, в зеркале, разинул чёрную пасть, – Али оглох, меня не слышишь!

– Постой, Пахом Кондратьич, ты чего так расшумелся, – из-за занавешенной сукном двери показался сам Каллистрат Спиридонов, – Али не видишь, мальчонку чуть не до смерти перепугал. Дело у него ко мне, правду он сказывает, так что не шуми, отправляйся по своим делам. А ты, малец, иди за мной.

Васятка украдкой глянул в зеркало, хоть и страшился, чего он там увидит. Но там отражался только какой-то мутный силуэт самого Спиридонова. Стараясь не глядеть на управляющего, Васятка проскользнул мимо него и поспешил в ту дверь, где скрылся хозяин дома.

Спиридонов шёл по коридору, и обернувшись махнул Васятке рукой, чтоб тот шёл за ним, а Васятке того и надо, только бы поскорее уйти от страшного взгляда управляющего. Спиридонов пустил мальчика вперед себя в кабинет и прикрыл дверь, указав на стул, чтоб тот сел, сам Каллистрат опустился в кресло с высокой спинкой. Взяв со стола записку, которую принёс мальчик, прочитал её и поглядел на Васятку:

– Так ты Гороховой Варвары сынок? Тебя значит Василием звать… Матушку твою я знал, и отца тоже. Жалко, мало им Господь веку отмерил, да на то его воля. Так что там с Устиньей Петровной за беда приключилась?

Васятка, кое-как оправившись от увиденного, рассказал о том, что бабушка Устинья прихворнула, и лекаря звали, а тот велел лекарство из города привезти.

– Вот, у меня есть деньги на то снадобье, – Васятка потянул из-за пазухи малый узелок, – Только я не знаю, какая цена будет, хватит ли, – на глаза мальчика навернулись слёзы, – Дяденька, ты уж не откажи, помоги! Самому мне не добраться до города, а окромя бабушки никого у меня не осталось, как же я один-то… Коли надобно, так я тебе какую хошь работу сделаю, только бабушке помоги…

– Оставь, – кивнул Каллистрат на узелок и нахмурился, – Не тужи, Василий, снадобье я привезу, в аккурат завтра поеду, через два дня вернусь, вот тогда и приходи, часа в три пополудни. А завтра я к вам своего лекаря пришлю, он тут у меня проездом из Верхови́нцев будет, к вам и заглянет. Ну, утри слёзы, брат Василий, крепись! Бабушке своей ты первый помощник, так вот и крепись. А на-кось вот тебе…

Спиридонов открыл крышечку стоявшей на широком столе диковинной вазочки на ножках, как звериные лапы, и отсыпал Васятке в ладонь леденцов. Погладив мальчика по голове, Каллистрат отворил дверь кабинета и кликнул парня, который словно тут и стоял, наготове: