– Мама, это не новость, – ровным голосом обиженно сказала младшая.

– Пусть знают, буся. – Ласково и тихо обратилась к ней старшая.

Младшая особо в лице не изменилась, но как будто приняла сказанное. Да уж, парочка что надо.

– А что же вы? Куда едете? – Просто спросила старшая Олеся, когда мы уже подъезжали к Кротам.

– К другу, – Ответил я, – знаете, может быть лесника местного, он живёт дальше за борком.

– Лесника-то видели конечно, – отвечала старшая. – Но давно видели, года полтора. Знаем только что есть он там, и всё.

– Пьёт? – Обеспокоенно уставился я на них в зеркало.

– Этого не знаю. А знаете что, я поздороваться с ним хочу, а то всё повода познакомиться не было. Давайте мы с вами до него доедем, а оттуда уже пешком пойдём.

– Да как скажете, Олеся. Как скажете, – игриво-задорно, как с детьми, говорил я.

Когда мы наконец приехали к дому лесника и постучались в его дверь, открыл нам некто совсем другой, не Славка.

Этот мужчина оказался блестяще-лысым, с густыми чёрными гусеницами бровей, с гладковыбритым лицом и подбородком, переходящим в шею. Его щёки синели: из-под бледной кожи лица уже хотела вырасти новая щетина. Глаза так чёрнели, что зрачков в радужках не наблюдалось вовсе. По комплекции он был точь-в-точь как Слава – плечи широкие, рост вполне высокий, живот в аккурат для мужчины 40 лет.

Ошибки быть не могло: дом был Славки, баня его, обшитая обещанной теплоизоляцией, как он и писал в письме. И даже живот Славкин, но вот только это был не Славка. Мы все молча таращились на незнакомца. Мы стояли снаружи, он – через порог, в коричневой темноте нутра дома. Одет был по-домашнему, вёл себя как хозяин. Что-то дожёвывал, словно он и был хозяин. Первым начал он:

– Вы наверное к Славе, – сказал он почти скрипящим голосом, довольно дружелюбно, но как-то печально.

– К нему, – только и сказал я.

– Слава пропал, – горестно сообщил мужик, сочувственно поджимая щёки к глазам. – Понимаете, вот уже полгода его нет, и мы не знаем где он.

– Мы – это кто? – нашлась Даша.

– Лесохозяйство, – он немного помялся, словно не зная, что ещё прибавить, словно ожидал, что мы тотчас же развернёмся и уйдём. – Я теперь здесь. Слава исчез, и всё.

Я понимал, что мы три с половиной часа ехали сюда, и обратно никому не хочется. Воспользовавшись рассеянностью мужика я сделал шаг через порог несмотря на то, что он там стоял:

– Слушайте, Славка – мой хороший друг, – говорил я при этом громко, прикинувшись слабослышащим. Когда говоришь громко, но спокойно, это всегда производит убедительный эффект. – Я хотел бы посмотреть как тут всё, повспоминать былое. Вы не против?

Когда я сказал «вы не против», я весь целиком был уже в тёмных сенях без окон. Здесь пахло какой-то затхлостью, засохшим спиртом на дне пыльных зелёных бутылок водки, пауками, сыростью и старым жиром. Запах некогда жизни прошлого, но о настоящем он отчётливо говорил, что тут не живут по меньшей мере полгода. Густобровый, похоже, был прав.

Очевидно, он не хотел нас пускать, но я уже был внутри, за мной уже переступила порог Даша, Олеси тоже собирались войти несмотря на то, что их-то точно никто не звал. И мы вошли. Лысый, похоже, не понимал, почему мы все себя так ведём:

– Вам надо осмотреть дом? Но я же сказал, что Славы нет и увы не будет. Или у вас какие-то дела в этом доме? Я тут обживаюсь, вещи Славы не трогаю. Просто обживаюсь. – Как бы оправдывался лысый. – Дом-то служебный, от государства.

– Мы тут вас впервые видим, – сказала Олеся старшая стоя уже в сенях. – Вы давно тут?

Мужик всё ещё стоял держал открытую дверь, словно бы мы должны были тотчас выйти, но мы никуда не собирались. Я прошёл в комнаты. Даша за мной. Мужик сказал: