Поглощенная своими мыслями, я прошла половину города. Обнаружила, что всю дорогу стискивала челюсти, только когда они начали ныть. Ветер сменил направление и теперь дул мне в лицо, заставляя щуриться и прикрывать нос рукой, а недалеко впереди упорно маячил длинный темный плащ. Ни один порыв не сорвал с головы чужака капюшон, хотя я могла бы поклясться, что тот ни разу не поднял руки, чтобы придержать его. Встречные люди спешили по своим делам, не обращая на нас внимания. Я подумала, что плащ, как и медальон, обладал неведомой колдовской силой, которую никто, кроме меня, не мог увидеть, поэтому их хозяин не казался жителям странным, не вызывал у них интереса.

Из дома впереди выскочил малыш, с разбегу врезался в чужака и с громким возгласом плюхнулся на землю. Я задержалась, сделав вид, что нашла заначку в кармане юбки, и украдкой смотрела на то, как рука в черной перчатке помогла ребенку подняться и успокаивающе похлопала по плечу. Мальчишка кинулся к дому и лишь у самой двери обернулся и выкрикнул положенную благодарность.

Наконец чужак свернул к дому Управляющего, а я почувствовала облегчение, словно с моей спины сняли тяжелую ношу. Ноги казались ватными, налились приятным теплом. Я тряхнула головой, пытаясь сбросить наваждение и взбодриться. Все тетушка виновата: если бы не она с ее странным поведением, я на чужака и внимания не обратила бы.

Глаза словно открылись второй раз за утро, и я с удовольствием втянула в себя аромат свежей выпечки. Кто-то готовил поздний завтрак. В ожидании праздника Хюрбен с каждым днем ненавязчиво преображался. Сбор урожая почти закончился, а в следующее полнолуние, меньше чем через четыре недели, ждали затмения, которое выпадало на осенние дни лишь раз в пятнадцать лет. На праздничную ночь каждый житель Хюрбена строил большие планы: говорили, что все сделки, совершенные в это время, будут удачными, заключенные браки станут вечными, а рожденные дети — счастливыми. Правда, с последним подгадать мало у кого получалось, дети уговорам не поддавались.

На домах появлялись украшения, венки и плетения, рисунки на окнах. Кто-то раскладывал перед крыльцом засушенные букеты, а кто-то — корзины с едой. Еда предназначалась для всех желающих, поэтому зачастую ограничивались последними побитыми яблочками или подпорченными овощами, которые требовалось как можно скорее доесть. Я подхватила из одной корзины яблоко и поклонилась крыльцу, как живому, словно оно само сделало мне прекрасный подарок. В воздухе витало ожидание чуда, настроение улучшалось, а глупая широкая улыбка не покидала моих губ весь остаток пути.

В лавке было людно. По настоянию брата я подрабатывала у мясника. Ни я, ни хозяин большой нужды в этом не видели, но приличная девушка должна быть замужем или при деле, иначе родня спокойно спать не сможет. Мясник не возражал, а меня не спрашивали. Жены у него не было, поэтому иногда мне приходилось отвечать на странные вопросы и помогать с делами, которые традиционно считались «бабскими», так что в ожидании покупателей я штопала одежду хозяина и его сына да прибиралась в доме. Они могли бы сделать это и сами, никто меня не заставлял, но выходило у них в разы хуже: при том, что и я талантами к рукоделию не блистала. Однажды я застала хозяина за мучениями над дырой в рубахе, которые он, краснея, назвал «пробой», мол, рубаху-то все равно потом только выкинуть, и предложила взять эти хлопоты на себя. Он пошутил, что теперь мне придется работать здесь до старости, а я в ответ смеялась, что вариант-то не самый плохой.

Сегодня что-то изменилось. К утренним покупателям я привыкла, только толпились они обычно снаружи, костеря меня за очередную попытку поспать подольше. Товар на день хозяин всегда готовил заранее, а к моему приходу успевал не только распродать большую часть, пока свежий, но и заняться другими делами, поэтому открытая дверь меня одновременно и насторожила, и удивила.