До меня донесся обеспокоенный голос тетушки, которая звала дочерей домой. Быстро же у них смотрины закончились. Любопытство распирало меня все сильнее. Я прошла через двор, остановилась у толстого дерева у самого края дороги, прислонилась к нему и неуклюже попыталась поправить сапог. Уставилась на повозки — и сразу поняла, что именно так напугало тетушку.

На второй повозке прямо на тюках с вещами сидел человек. Чужак, который даже не пытался походить на приличного горожанина. На нем был длинный темный плащ, перчатки закрывали руки, глубокий капюшон — лицо. В плохую погоду никто бы не возмутился, вот только ветер уже разгонял редкие облака, день обещал быть солнечным и по-осеннему теплым…

Чужак спрыгнул с повозки и поправил капюшон, даже не подумав себя показать. Он был высок и, как мне показалось, страшно худ. Плащ свисал с плеч, как с тонкого шеста, полы его покачивались на ветру. Прямая спина и расправленные плечи придавали фигуре гостя что-то гордое, почти величественное. Я представила себе тонкие, аристократические черты его лица: говорили, что такие у всех жителей побережья. Странным мне показалось и то, что мужики, приехавшие из города, на чужака старательно не смотрели, переговаривались между собой и со встречающими. Если за трое суток скучной дороги не смогли подружиться, дома уж точно ни у кого такого желания не возникнет. Я представила, в каком нервном молчании должны были пройти эти дни, и поежилась.

Чужак спросил что-то у хозяина повозки, на которой приехал, так тихо, что я даже не услышала его голоса. В ответ тот принялся энергично показывать в сторону центра, объясняя, как быстрее добраться до дома Управляющего городом.

Рука, затянутая в черную перчатку, протянула мужику горсть монет, тот взял, приоткрыв рот от неожиданности, раздумывал пару секунд и наконец сообразил:

— Ты что, милый человек, обижаешь? Где это видано, чтобы у нас за ответ на вопрос деньги брали?

— Оскорбительно это, — поддакнул другой, с третьей повозки. По лицу его было заметно, что оскорбительным он счел скорее не предложение оплаты, а то, что достались деньги не ему. Я хрюкнула себе под нос.

Первый успел пересчитать монеты, глаза блеснули, а обиды заметно поубавилось. Он неуверенно протянул их назад, явно не желая терять лицо, когда за ним наблюдали остальные, — и с видимым облегчением засунул монеты поглубже в карман, стоило чужаку небрежно махнуть рукой.

— Берите, — отозвался тот приятным низким голосом. — Они вам скоро пригодятся.

Мужики угрюмо покосились на него, но больше никто не выказал желания подойти или заговорить со странным гостем. Я мысленно присвистнула, разделяя их замешательство: очень уж угрожающе прозвучали слова незнакомца. Тихо, серьезно и твердо, без театрального пафоса, которым любили приправлять свои «видения» прохвосты с нового тракта. Пробрало до костей.

За слова у нас денег и правда не брали. Народ в Хюрбене хоть дружелюбием и не всегда отличался, но в беде друг друга не бросали. Уж советом-то точно всегда помогут, а то и накормят на дорожку.

Порыв ветра ударил мне в лицо холодной пощечиной, выводя из оцепенения. Я вдруг поняла, что дрожала на обочине и глазела на гостя совсем одна: остальные зеваки помогали разгружать повозки или уже разбежались. Мои волосы окончательно растрепались и лезли в лицо, шаль сползла с одного плеча, сапоги, казалось, сделались ледяными, а пятка так и не встала на место.

«Нужно было сразу убегать в лавку», — отругала я себя за медлительность и любопытство.

А чужак стоял напротив и смотрел на меня. Хотя его лица под капюшоном не было видно, я отчетливо ощущала на себе пронизывающий взгляд. По спине прошел холодок, а воображение живо дорисовало в темноте огромные кроваво-красные глаза, блестевшие так же, как крупный круглый медальон на шее незнакомца. На медальоне неизвестный мастер выгравировал замысловатый орнамент. Середину занимало изображение цветка: такие росли у нас только в одном месте за пределами города. Простенький, маленький, чуть больше подушечки пальца, с тремя крошечными уголками на каждом из пяти лепестков. Конечно, они существовали и где-то еще. Я попыталась рассмотреть медальон получше, и в ту же секунду он ярко вспыхнул, словно покрылся язычками пламени, завораживающими своим хаотичным танцем. Рука в черной перчатке на миг легла поверх него, а когда опустилась, медальон снова стал обычной безделушкой. Люди у повозок продолжали заниматься своими делами, казалось, никто, кроме меня, ничего не заметил. Я и не поняла, когда успела задержать дыхание, но долгожданный глоток воздуха принес почти физическую боль в груди.