— Он мне не сказал, — наконец выдала я.

— Я попросил его повременить, пока сам не поговорю с тобой, — улыбнулся Монти. У меня больно кольнуло в груди. Слишком хорошо брат меня знал.

— Я бы его убила на месте за такое предложение, — призналась я.

Монти опустился на подушки. Долго сидеть он не мог: кончались силы.

— Сделаешь, как я прошу?

— Сделаю.

— Верю, — сказал брат и прикрыл глаза. Короткое слово резануло меня тысячами осколков. Им одним Монти поставил точку, швырнул последний нож в спину моей еще трепыхавшейся воле. Он знал, что я не смогу обмануть единственного человека, который в меня действительно верил, — больше, чем я сама.

Альба проводила меня до двери, не промолвив ни слова. Она, конечно, давно была в курсе разговора, Монти не смог бы сам встретиться с мясником. Впервые в жизни я мысленно поблагодарила ее за что-то, пусть даже за такую мелочь, как вовремя удержанный за зубами язык. Альбе эта идея не нравилась: ведь она, как женщина, могла меня понять.

Наплевав на лавку и мужиков, я побежала домой, забралась в постель, дрожа, казалось, каждой клеточкой тела, но совсем не от холода. Зубы стучали. Я свернулась калачиком и смотрела в окно, а мир темнел, пока садилось солнце. Перед моим взором стоял шрам на бледной щеке и зеленые глаза чужака — такие яркие и такие манящие.

Ночью я проснулась от волчьего воя.

5. Глава 5

Сна будто и не бывало. Я открыла глаза и уставилась в потолок. Сердце бешено колотилось в груди, висках и ушах одновременно, ступни и ладони замерзли, а лоб нагрелся, можно было не проверять, и так знала наверняка. Почувствовала, как капелька пота, сбежав по скуле, оставила на коже невидимую дорожку. Я со злостью потерла щеку рукой, чтобы избавиться от навязчивого ощущения. Не помогло. За окном в соседних дворах драли глотки собаки, видно, спорили о чем-то важном, что никак не могло подождать до утра. Чего им, безмозглым, не спится?

Я не запомнила, что мне снилось. Решила бы, что и не было ничего, если бы не стоял до сих пор в ушах волчий вой, реальный до дрожи. Волков у нас давно не водилось, ушли далеко в леса, туда, где проще было утолять голод, но я хорошо помнила их из детства. Раньше волки считались местным проклятием: они то и дело задирали пасущийся скот. Пропали лесные убийцы резко, словно выгнал кто-то или колдовством отвел. Неизвестно, правда, что из этого хуже будет, волки хоть и хищники, но понятные, от них подвоха ждать не приходится, а вот пришлых ведьм да колдунов еще пойди разбери. Впрочем, я была совсем не против отсутствия хищников: по лесу гулять стало спокойнее.

Вот только непонятно, с чего бы мне такое приснилось? Я перебрала в памяти события последних дней, погрустнела, но ничего, что могло быть связано с волками, не вспомнила. Значит, не предсказание.

Я треснула себя по лбу, звонкий хлопок прозвучал чересчур громко для моей маленькой комнатушки. Предсказание? С каких пор я начала верить во всякую чушь? Мысли то и дело возвращались к незнакомцу в плаще и домику знахарки, укрытому колдовской защитой. Это чужак виноват, что мне теперь чудеса из всех щелей мерещатся. А вот защита-то на домике была вполне настоящая…

Я яростно потерла лицо ладонями: верный способ стереть с себя и мира все, что мне не нравилось.

Вой повторился.

Протяжный. Голодный. Злой.

Я резко села — да так и замерла. Нет, никакого сна мне не снилось. То, что выдернуло меня из беспамятства, оказалось намного хуже сновидений. Оно было материальным, живым, с острыми когтями и большими зубами. Еще хуже было то, что на зов никто не ответил.

Волк, который защищает свою стаю, опасен, особенно когда вынужден охотиться в незнакомых землях, чтобы прокормить волчат. Но он не уходит слишком далеко от стаи. Одинокий волк, который отбился от своих, потерялся или видел, как его семья проиграла в страшной борьбе с голодом, — не просто опасен. Он сравним с умалишенным человеком, для него нет границ и запретов, у него почти нет смысла даже защищать себя. Он становится злее каждый раз, когда на его зов никто не отвечает. Злее и безрассуднее.