– Что это? – морщась, спросил Протопопов. – Не молоко же?

– Нет, не молоко, – снисходительно рассмеялась она. – Наша калмыцкая водка, из кумыса сваренная, – такую изопьешь, небо алмазами вспыхнет. Арза называется. А чтобы ты не подумал чего, я с тобой выпью. За знакомство. Если ты не против, барин?

– Я не против, – ответил Протопопов. – Иваном меня зовут, кстати. И по батюшке я Иван.

– Кто бы сомневался, – глядя ему в глаза, весело кивнула она.

Села напротив, откупорила бутыль и разлила им по чашкам напиток.

– До дна пьем, за тебя, за гостя.

Выпил Протопопов, и голова его пошла кругом, и сердце забилось чаще некуда, а хозяйка расцвела степной своей красотой еще пуще.

– Хороша калмыцкая водка? – спросила Инджира.

– Очень хороша, – выдохнул он.

– А теперь поешь, поешь, а то с дороги устал, захмелеешь раньше времени.

Путешественник сам не заметил, как проглотил горячий бараний суп с широкой горбушкой хлеба – и стал воистину счастливым.

– А теперь по второй выпьем, – сказала хозяйка. – Ты не против?

– Совсем не против, – замотал он головой.

И они выпили по второй чашке калмыцкой водки.

– Ну, и зачем ты к нам пожаловал? – спросила она. – Не по воле же императрицы, а?

– Нет, – замотал он головой. – По своей воле.

– И то хорошо. Ну так расскажи, какими путями тебя сердце водило, что ты здесь оказался. – Она потянулась к нему через стол и накрыла горячей рукой с нехитрыми перстеньками его руку, а потом и пальцы сжала. – А я послушаю. Я умею слушать, Иван, Иванов сын. Порой жду доброго гостя и месяц, и два, и три. Такого видного, как ты.

От ее прикосновения волна пошла кипятком к сердцу Ивана Протопопова, и он с радостью рассказал ей, зачем здесь. Идет он, мол, по следам проклятого бунтовщика Емельки Пугачева, ищет следы его. Собирает сказы, легенды и басни, которыми уже обрастает история страшного казачьего атамана. Хочет постоять у Камня Емельяна. А Инджира смотрела на него и улыбалась ему. А когда путешественник съел и другие блюда и выпил третью чашку калмыцкой водки, то показалась ему хозяйка постоялого двора и Семирамидой, и царицей Савской, и владычицей египетской Клеопатрой – всеми тремя одновременно.

Был он и сыт, и в меру пьян, и сладострастно зевнул ненароком.

– Идем, своими руками перинку тебе взобью, – сказала манящая хозяйка постоялого двора Инджира. И вновь взяла его за руку: – Поухаживаю за тобой, Иван. Ты же не против будешь?

И так и гуляла перед глазами Протопопова ее грудь, лишь немного стесненная сарафаном, и перекатывались по еще тугим смуглым холмам рдяные яшмовые сердечки. И стеснялся он смотреть на нее вот так открыто, и все равно смотрел. И видела она его взгляд, и улыбалась ему.

– Совсем не против, – кивнул он.

– Только свечи зажгу, – сказала она.

И тут некуда было деться от ее влекущей стати. Шел он за ней и смотрел, как ходят под сарафаном ее бедра. Вот ведь уродилась красотища в дикой-то степи!

Отперла она ключом дверь, пригласила войти. «Сколько ж повидала эта комнатка с огромной кроватью? – думал Протопопов. – Только б вшей не было…»

– Белье у меня чистое, накрахмаленное, – словно читая его мысли, предупредила Инджира. – Спать будешь как дитя в колыбельке.

Взбила хозяйка ему перину, укрыла ее свежими теми простынями, бросила стеганое цветастое одеяло. А он смотрел на ее руки и ее бедра, и голова у него кружилась. Дотянуться хотелось! Но слова он не сказал – только любовался. А когда она все сделала, то, сама ни слова не говоря, направилась к дверям.

Тут он и растерялся, и огорчился едва не до слез. Так не хотелось с ней расставаться! Но стоял как вкопанный и молчал. Потому что самый малый шаг его был бы в одном направлении: обнять ее! Пленить! А хозяйка лишь закрыла дверь на щеколду, повернулась к нему и двинулась на него с улыбкой.