Мама посмотрела на дочь усталыми глазами блекло-серого цвета и сказала:

– А что мы можем сделать? Мы ничего не можем. И все мы когда-нибудь умрем.

– Но… До смерти ведь должна еще быть жизнь!

– Да какая это жизнь? Ты все поймешь, когда вырастешь. Просто учись, чтобы найти работу и не накапливать долги. А все остальное от тебя не зависит, – она грустно улыбнулась и пошла на кухню готовить суп из четвертинки кочана капусты.

И все вокруг говорили то же самое – это не от нас зависит, мы ничего не можем сделать. Все, что мы можем сделать, – это постараться за свою короткую и несчастливую жизнь не накопить слишком много долгов, которые перейдут следующему поколению. О том, чтобы расплатиться с долгами полностью, не могло быть и речи – такое системой просто не было предусмотрено.

Эрика не чувствовала в себе этой всеобщей покорности и пассивности. Ей хотелось действовать, предпринять хоть что-то, чтобы изменить ситуацию к лучшему. Но она не знала – как. И в то же время нахлынувшие на нее чувства были очень странными – она никогда не видела, чтобы другие люди выражали что-то подобное. Это было так не похоже на привычные всеобщие уныние и апатию. Где-то внутри словно зажегся огонек, сделавший ее невосприимчивой к всеобщему унынию.

Но это озарение быстро прошло, трагедия забылась, потянулись обычные серые будни, и Эрика вновь подстроилась под всеобщее унылое настроение.

Теперь же, спустя месяц, проведенный в доме Альберта, Эрика вдруг поняла: все это время она не столько испытывала все эти тяжелые чувства, а лишь пародировала их, повторяла за взрослыми, как ребенок, который учится ходить, самостоятельно держать ложку в руке или разговаривать. Но эти чувства были не ее, не настоящими. Только оказавшись рядом с человеком, ценящим жизнь и имеющим в ней какие-то цели, она вдруг смогла понять себя.

Когда Эрика вошла в дом, Альберт с сумрачным видом сидел за обеденным столом. Перед ним лежал белый лист бумаги, исписанный ровным печатным почерком.

– Работаешь? – спросила Эрика, стягивая с себя куртку. Сегодня в доме было довольно тепло – видимо, Альберту наконец удалось нормально растопить печку.

– Можно и так сказать, – протянул Альберт. – Сядь. Мне нужно, чтобы ты ответила на несколько вопросов.

– Вот как? Помнится, ты не хотел со мной общаться. Что случилось? Головой ударился? – Эрика не смогла упустить возможность поиздеваться над этим надутым индюком, который строит из себя царя и властелина Вселенной. Но все же села за стол напротив.

– Я все еще не хочу. Но обстоятельства обязывают. А тебе никто не говорил, что ты себя странно ведешь?

– В каком смысле – странно?

– Скажем так: в тебе слишком много жизни для человека, который совсем недавно был готов от нее отказаться. Слишком много энергии для человека, который вырос в этой стране. Ты грубишь, дерзишь, нарываешься на конфликт – разве тебе не все равно, что с тобой будет? Точнее, так: почему тебе не все равно?

Эрика неопределенно пожала плечами. Альберт внимательно посмотрел на нее и продолжил:

– Сегодня я получил очень интересный заказ. Очень выгодный заказ. Условия меня устраивают полностью, но вот тема немного странная. Впрочем, подробности тебе знать не обязательно. Меня интересует вот что: ты когда-нибудь в жизни испытывала чувство влюбленности?

Эрика почувствовала, как брови помимо ее собственной воли поднимаются наверх. Тут же вспомнилась мысль о том, что излишние эмоции вызывают морщины.

– Как это может быть связано с твоей работой?

Альберт нервно постучал карандашом по столу, словно обдумывая – говорить или нет. Потом, видимо, решился: