Политические открытия, сделанные утром, настолько успокоили душу князя, что он лишь улыбнулся, хотя в другое время воспринял бы подобное высказывание духовника как недопустимую наглость. Он распахнул одно из окон в башне, и перед ним во всей своей красе открылся пейзаж. Каждая деталь его, казалось, парила в мареве знойного солнца, освободившись от своего веса. Море на горизонте выделялось чистым цветом, горы, пугавшие ночью таившимися в них опасностями, теперь походили на рыхлые облака, готовые вот-вот раствориться в небе, и даже угрюмый Палермо мирно жался к монастырям, как стадо овец к ногам пастухов. Иностранные суда на рейде, присланные на случай возможных беспорядков, и те не способны были потревожить это поразительное спокойствие. Солнце, которому в этот утренний час 13 мая 1860 года было еще далеко до апогея своей палящей силы, вело себя как законный властелин Сицилии: жестокое и самодовольное, оно наркотизировало, подавляло волю, погружало все и всех вокруг в рабское оцепенение, в кошмарный сон, от произвола которого не освобождало пробуждение.

«Никаких Викторов Эммануилов не хватит, чтобы отучить нас от этого колдовского дурмана, которым здесь пропитано все».

Падре Пирроне поднялся, оправил сутану, подошел к князю и протянул ему руку:

– Я погорячился, ваше сиятельство. Не лишайте меня своей благосклонности, но послушайтесь моего совета: покайтесь!

Лед был сломан, и теперь князь мог поделиться с падре Пирроне своими политическими предположениями. Но иезуит вовсе не разделял его радужных прогнозов, а даже накинулся на него с упреками:

– Короче говоря, вы, знатные господа, хотите договориться с либералами – да что там с либералами, с самими масонами – за счет нас, то есть Церкви. Ведь совершенно очевидно, что наше достояние, которое по святому праву принадлежит нищим, будет разграблено и беззаконно поделено между самыми бессовестными главарями. Кто тогда накормит многочисленных бедняков, которым сегодня Церковь дает поддержку и указывает путь?

Князь молчал.

– И что тогда сделают, чтобы успокоить массы отчаявшихся людей? А я вам скажу, ваше сиятельство. Сначала им швырнут на съедение одну часть ваших земель, потом другую, а потом и все ваши поместья целиком. Так Господь свершит свою справедливость, пусть и руками масонов. Иисус Христос исцелял незрячих, но как же сделать так, чтобы прозрели слепые души?

Несчастный священник тяжело дышал. Искренняя боль за Церковь, стоящую перед угрозой разорения, соединялась в нем с угрызениями совести за повторную несдержанность и с боязнью оскорбить князя, которого он любил, хотя ему не раз приходилось испытывать на себе и его горячий гнев, и холодную доброту. Настороженно он посмотрел на князя, но дон Фабрицио чистил щеточкой механизмы подзорной трубы и, казалось, был полностью поглощен этим занятием. Наконец он закончил и принялся вытирать тряпкой руки. Его лицо было лишено какого-либо выражения, а светлые глаза внимательно высматривали остатки смазки на лунках ногтей. Внизу вокруг виллы разливалась сияющая тишина, и ее торжественное величие не нарушали, а лишь подчеркивали далекий лай Бендико, провоцировавшего на ссору собаку садовника в глубине апельсиновой рощи, и тупой ритмичный стук ножа, которым повар в кухне рубил к обеду мясо. Великое солнце поглощало все – и волнения людей, и ожесточенность земли. Затем дон Фабрицио подошел к столу священника, сел рядом с ним и принялся рисовать его тонко отточенным, лежащим без дела карандашом остроконечные бурбонские лилии. Он был серьезен и настолько спокоен, что от беспокойства падре Пирроне не осталось и следа.