Девушка вздохнула и тихо проговорила:

— Вижу я, как он обо мне печется… Завсегда от худа оберегал... — Она замолкла на миг, сжала ткань платья в ладошках и запальчиво быстро проговорила: — но ведь и он мне дорог, тетушка! Я не хочу, чтобы он из-за меня попал в беду! — Она отчаянно посмотрела на дворничиху. — А если со мной отправится, беды ему не миновать, уж точно… Только вот мне она не страшна. Мои родители давно пропали… — тихо проговорила она. — И история эта выходит уж больно темная… Я ведь и в путь этот отправилась, чтобы суметь разобраться в ней и, может быть, отыскать их… — Она твердо посмотрела на женщину. — Это все, чего я хочу. Мне-то ведь терять нечего, а вот Словцену… Нечего ему со мной там делать.

Любомира тяжело выдохнула, покачала головой.

— Тетушка, пожалуйста, не пускай его! Пропадет ведь! — Леона уже не знала, как еще объяснить, а дворничиха все стояла и глядела на нее, словно на неразумное дитя. Неужто Любомира не понимает ее? Леона ведь переживает и боится за друга, но и охранять его у нее не будет времени. Не для того она в дорогу собиралась, чтобы с ним потом нянчиться…

— Ох, дуреха ты, девка. Неужто думаешь, материнское сердце не болит за него? Болит, да ищо как! Но шож тут поделашь-то? Да и, коли он захочет, как жеж я его удержу-то? Он уже не мальчонка. Не всю жежь жизнь за мамкиной юбкою ему сидеть. Как бы материнское мое сердце не сжималося, не стану я его насильно-то удерживать. Шож я за мать-то така буду, если силою своих детей начну подле себя держать? У них своя жизнь, им самим ее жить. Самим и решения принимать. А мне токмо молиться и остается... Но ты обожди нос опускать-то, поговорю я с ним, знамо дело, поговорю... И сама ведь все понимаю. Токмо ты сильно-то не надейся на это, уж больно он упрямый. Да и не оставит он тебя. Стрекозу такую.

— Спасибо, — пролепетала Леона, чувствуя себя отчего-то виноватой. — Тетушка, ты сердишься на меня?

— Ну, дуреха девка. Ну, как есть дуреха, — покачала головой женщина. — Да разве ж я когда-нибудь на тебя взаправду сердилась?

— Словцен, — с трудом начала девушка. Леона не хотела это произносить, потому что это звучало бы грубо и неблагодарно, но все же тихо проговорила: — он будет мне мешать… Я люблю его, словно родного брата, но он воспринимает все как забаву… — И тут же виновато подняла взгляд на хмурую женщину. — А ворожея на ярмарке предрекла мне беду… Нельзя ему со мной.

Любомира уставше посмотрела на девушку. Так, словно собиралась уже что-то сказать. Но только тяжко вздохнула и, махнув рукой, вернулась на кухню.

— Поговорю я с ним. — Только и услышала Леона напоследок.

Леона озадаченно посмотрела на закрывшуюся дверь, и в ней стало зарождаться нечто обжигающее, сворачивающее в тугой комок все нутро. Она резко встала, вышла во двор и зло пнула колун, в котором торчал воткнутый топор. Она злилась от бессилия! Злилась, что не может прочистить голову от дурных мыслей простодушному другу. Он будто не понимает, что она не на прогулку собирается! Да с ним же неприятностей не оберешься!

Леона пнула валявшееся рядом еще не разрубленное бревнышко и зло фыркнула, скрестив руки на груди.

— Леона.

Девушка раздраженно обернулась. За ее спиной стоял понурый Словцен.

— Что еще!? — излишне резко спросила она.

Словцен напрягся. Он тоже злился. И на себя, и на подругу. Извинения давались ему нелегко, а, уж глядя на ярящуюся девушку, он и вовсе захотел было развернуться и уйти. Но все же переборол себя и твердо произнес:

— Леона, прости меня. Я вовсе не хотел тебя обидеть.

Девушка озадаченно опустила плечи. Ей вдруг так совестно сделалось за свою грубость — Словцен ведь взаправду переживает за нее, а она в ответ... С головой накрывшее ее раздражение улетучилось, оставив после себя липкое чувство стыда, неловкость и сосущую пустоту на месте потухшей злости.