С того момента, как Луиза переняла служебные полномочия, разрешилась и эта проблема. «Расскажи про это маленькой Луизе!» – говорили люди солдату, приносившему домой плохую весть; и когда потом Луиза на своём скрипучем велосипеде подъезжала к двери ничего не ведающей вдовы, та сразу понимала, что теперь ей долго не придётся покупать большой кусок говядины.

Тем вечером, когда хозяин кафе всё это рассказал Леону Лё Галлю, тот возвращался домой в очень задумчивом настроении. Стояла первая тёплая ночь в году, и за Сен-Квентином можно было увидеть зарево фронта, а когда ветер дул с северо-востока, слышались и отдалённые раскаты. Леон расстегнул куртку и снял шапку. Он наблюдал за игрой своей собственной тени, которая каждый раз, когда он проходил под уличным фонарём, падала ему под ноги коротко и резко, а потом постепенно удлинялась и блекла в нарастающем свете следующего фонаря, потом вновь падала под ноги и снова светлела и выцветала. Он снял свой форменный пиджак и перекинул его через плечо, было слишком тепло для этого времени года; он с удивлением отметил, что за последние пять недель и три дня ему ни разу не пришло в голову перед вечерней прогулкой снять форму с дурацкими сержантскими лычками.

Здание станции в конце платановой аллеи было тёмным, даже на верхнем этаже не горел свет; Леон представил, как старый Бартельми, прильнув к утешительному теплу своей Жозианны, спит под толстым пуховым одеялом до самого начала нового рабочего дня. Он прошёл через Вокзальноую площадь к пакгаузу, поднялся по скрипучей лестнице; тишина в его комнате звенела эхом воспоминаний прошедшего дня.

Он думал о том, что завтра ему предстоит, как и во все последующие дни, встречать приходящие поезда красным сигнальным флажком. Он вспомнил о своей хитрости с телеграфом, о страхе перед скрипучими балками, и о немногословном вечере за стойкой в кафе «Дю Коммерс», и пришёл к заключению, что всё, что он делал в своей жизни, не было хорошо; ничего плохого он тоже не сделал, всё-таки он никому не причинил заметного вреда, никого не обидел, да и ничего такого, за что ему было бы стыдно перед родителями, он тоже не сделал; но, по правде говоря, ничего из того, что он делал изо дня в день, не было действительно важным, хорошим или красивым. И уж точно для гордости у него не было никакого повода.

Леон не знал, сколько проспал к тому моменту, когда начал различать сквозь сон гул голосов. Голоса слышались через окно, которое Леон из-за тёплой ночи оставил открытым, и сопровождались необычной вонью – смесью отвратительных запахов, происхождение которых Леон не мог объяснить. Он поднялся и посмотрел вниз на пути: в скудном свете газового фонаря стоял бесконечно длинный поезд из товарных вагонов и вагонов для скота, а на перроне старый Бартельми и мадам Жозианна поспешно переходили от одного вагона к другому. Босоногий, в одних штанах, Леон спустился по лестнице.

Поезд был таким длинным, что казалось, у него нет ни начала, ни конца. Некоторые вагоны были закрытыми, некоторые стояли распахнутыми настежь, но из каждого разило этой ужасной вонью гноя и экскрементов, из каждого вагона раздавались мужские голоса, которые со стонами и криками молили о воде.

– Мальчик, что ты здесь делаешь?! – воскликнула мадам Жозианна, разливая солдатам воду из большого кувшина. Солдаты лежали и сидели в соломе на голых досках, их лица были мокрыми от пота и блестели в свете газового фонаря, форма была грязной, а повязки пропитаны кровью.

– Мадам Жозианна…

– Иди спать, мой хороший, это не для твоих глаз.

– Что происходит?