Эта странная палатка, в отличие от большинства бедуинских, включая туарегские, не оканчивалась остроконечным верхом, а поднималась на двух низких дугах. Издалека она могла сойти за одну из песчаных дюн.

– Они как тени, – прошептал Сиксто Молинеро. – Они знают, что тени в пустыне должны быть белыми, и когда устраивают засаду на караван, их невозможно заметить, пока они не вынырнут из земли прямо у ног верблюдов.

С давних времен туареги считались настоящими хозяевами Сахары, лучшими воинами и самыми грозными разбойниками. Но эти фенеки, тысячу раз проклятые, стали их самыми страшными противниками. Они были мастерами маскировки, предательства и ночных нападений.

Их имя, что вполне оправдано, означало «песчаная лисица». Никто не знал наверняка их происхождения, но утверждали, что они мусульмане, а в их жилах течет кровь хауса, ливийцев и суданцев.

Кем бы они ни были, одно было бесспорно: на протяжении веков их считали «самой страшной и презираемой расой Африки». Не построив ни одного города, достойного такого названия, и не имея четко определенных территорий, они распространили свое влияние на такие обширные регионы, что немногие европейские императоры могли бы мечтать о подобных владениях.

Их огромная власть всегда основывалась на эксплуатации трех ключевых ресурсов континента: рабов, золота и, прежде всего, соли.

С наступлением вечера, когда солнце, склоняясь к закату, позволило длинной тени скалистого массива простираться по равнине, один из всадников покинул огромный шатер и неспешно начал подниматься по крутой тропе, ведущей к вершине.

Это был крепкий, коренастый человек со светлой кожей, орлиным носом, черной бородой и глазами, которые, казалось, больше обращали внимание на происходящее по бокам, чем прямо перед ним, что придавало ему вид рыбы, способной уловить малейшее движение за своей спиной.

Достигнув примерно десяти метров до вершины, он распростер руки, показывая, что не скрывает оружия. Подойдя к Юбе бен-Малаку, он даже не удосужился поприветствовать его в соответствии с церемониями, принятыми у жителей пустыни, словно считая, что обсуждение продажи горстки рабов никак не изменит взаимного презрения и враждебности, которые они испытывали друг к другу.

Он лишь слегка склонил голову, показывая, что гость ему желателен, а затем сразу же обратил внимание на группу христиан, сидящих на скалах, закованных в цепи, молчаливых и настороженных.

Наконец, он тихо прошептал на ухо туарегу некую сумму, и тот едва заметно кивнул подбородком.

На этом все. Не было ни слов, ни жестов, ни прощаний. Человек в белом развернулся и ушел так же, как и пришел.

Сиксто Молинеро, казалось, лишился дара речи, и только когда Леон Боканегра толкнул его локтем, он хрипло пробормотал:

– Боже, помоги нам! Это был сам Марбрук!

– Кто такой Марбрук?

– Марбрук есть Марбрук; высшая власть фенеков на этой стороне континента. Садист и мерзавец, которому не хватит миллиона слов, чтобы описать его.

Только в конце своей жизни капитан "Морского Льва" признал, что его старый друг был прав: даже все слова, которые он знал, не смогли бы передать, насколько этот адский зверь в человеческом облике был ужасен и отвратителен.

Той ночью Сиксто Молинеро прощался с каждым из своих товарищей по несчастью, с которыми он делил заточение в течение этих месяцев. И хотя он старался казаться обнадеживающим, всем было очевидно, что он смотрит на каждого из них с грустью человека, который знает, что видит их лица в последний раз перед самой ужасной смертью.

Он не плакал, потому что пустыня давно иссушила все его слезы, но было видно, что мысль о том, что он снова останется без друзей, сжимала его сердце и перехватывала дыхание.