– Решил три задачки на проценты, – довольным голосом отозвался Ванька, вспомнив, как мать не выпускала его из-за стола именно из-за этих самых процентов, так что на лыжах покататься не удалось.

– А у нас ночью Майка отелилась, – поделился радостной новостью Лешка. – Бычка принесла, смешной – умора. Мы его в дом взяли сразу, папка говорит, что крещенские морозы побудет у нас. Придешь посмотреть?

Ванька позавидовал новости. У них нынче Зойка яловая ходит, батя ругал за то ветеринара, а пуще костерил быка Пушкаря за его стручок поломанный. Ваньке смешно за быка, а корову жалко. Да и, когда теленочек, у Зойки молока много, всем достается, а сначала так недели три молозиво дает – вот сладкая да жирная вкуснятина!

Тем временем минули бревенчатый киноклуб с залепленным снегом афишным листком. Свернули налево в проулок и прибавили напоследок шагу, чтобы опередить спешащих так же, как и они, попутчиков. В основном за хлебом к магазину перла малышня вроде них. Взрослые попадались пореже – да и то: гробить два часа в очереди на морозе при домашних делах мамкам и отцам не с руки.

С шумным хуканьем протрусила мимо гнедая низкорослая, вся в мохнатом инее, лошадь-монголка. В санях полулежал мужик. «Что-то на конюшню давно не посылали, – припомнил Ванька шефские походы пацанов из их шестого класса на колхозную ферму. – Навозу, небось, накопилось…» Гнедуха, словно услышав Ванькины мысли, задрала хвост и на ходу справила большую нужду. Конские котяхи аккуратной парящей цепочкой растянулись между санных следов, врезанных подбитыми железом полозьями в дорожный наст.

В лунном сиянии очередь у магазина сельпо виднелась издалека. Голову очереди желтовато обозначала электролампочка у входной двери. Мальчишки еще принажали.

– Кто последний? – крикнул, еще не доходя метров тридцать, Лешка. У него было это право перед дружком, все-таки он раньше Ваньки вышел из дому.

– С-сам т-ты п-п-послед-дний, – отозвался стоявший в хвосте низкорослой очереди конопатый и сопливый Кулдоха – пятиклассник с Партизанской улицы. На нем топорщилась ушитая мамкина плюшевая жакетка, которую украшали боковые карманы – предмет гордости деревенских модниц. Отбивая валенками чечетку, Витька Кулдошин пояснил свою реплику подвалившим пацанам:

– Я – к-крайний, а по-по-следний говно в с-стайке чистит.

У Кулдохи батя – авторотовский шофер, он иногда берет сына с собой в город. Не иначе там Витька и поднабрался ума отвечать на вопросы в очередях, сам бы своей думалкой ни за что бы не докоптил.

– Ну, ты, «кы-кы-кырайний», – поддразнил Лешка заикастого Кулдоху. – С какого краю стоишь – может, с переднего?

Витька затоптался на месте, заперебирал зазябшими ножонками, замахал ручонками, но слова не шли из него, шибко дух перехватило – от мороза, а главное – от возмущения и явной неготовности к словесной перепалке с более смышлеными пацанами.

Тем временем своей обычной развалочкой притопал от мельницы, с северного края села, Толян Дробухин, одноклассник Ваньки и Лешки. Его вихрастый чуб даже из-под шапки рвался на волю, к тому же Толян принципиально тесемок на шапке никогда не завязывал. Он даже в лютый мороз ухитрялся не застегивать верхнюю пуговицу на телогрейке, а шарфик повязывал по-взрослому вовнутрь. «И как его мамка так отпускает», – позавидовал Ванька.

Вслед за Толяном подошел, в отцовой старой латаной шубейке, остроносый и остроглазый Борька Железниченко, тоже из их шестого «бэ». На руках у него красовались новячие варежки из козьего пуха. Тетка Дуся, мать Борьки, была большая рукодельница. И то – обуй, одень троих сыновей.