– Расставил ноги! шире! шире!!

– O-о! Mein Got!

– Да!.. Да!.. Да!..

– Das ist fantasтиш!

– Пук – пук…

Пук – пук, – вздыхаю, подыгрывая сосредоточенному зрителю. – Все пук – пук.

Без зрителя актер существо неприкаянное. Воробью, вспорхнувшему из-под ноги, рыжей суке Марусе, ловящей сосиску на лету, сосиске, младшему лейтенанту Шпаку, гарцующему перед торговыми точками, – всем нужен зритель; но лучше бы его не было. Начинаешь заигрывать перед ним и заигрываешься. Все, что делал для себя, делаешь ради него, словно он – мерило, словно он – есть ты. Ты вглядываешься в себя: Эк я гарцую! Эк я лечу! Эк я ловлю на лету! Как ухожу из-под ног, успев разглядеть рифленый рисунок подошвы!

Вглядываешься в него: Эк я гарцую! Эк я лечу! Эк я… Стоит вглядеться – нет ни тебя, ни его, а только игра пространства и света.

И ты свидетельствуешь против себя:

– Есть только игра пространства и света.

Клянешься говорить правду и только правду. Вглядываешься с новой силой, чтоб не солгать… но ничего не видишь. Говоришь правду:

– Пук – пук.

Уходишь посрамленный.

– Высокочтимый суд! Позвольте пригласить в зал заседаний свидетеля?

– Пусть войдет.

– Пригласите свидетеля.

Пауза.

– Где этот сраный свидетель?!

Никто не войдет. Все происходит в режиме реального времени. Свидетель ушел, посрамленный. Я уже все сказал.

Задираю голову вверх.

Солнце снабжает организм витамином D. Солнцем можно любоваться бесконечно. У этого канала нулевой рейтинг.

Слезы текут по щекам моим.

– Мама! А почему дядя плачет?

– От счастья, радость моя, от счастья! – отвечаю рекламе подгузников. – Подгузники это вещь! Мне бы в детстве… как бы я ножками сучил!.. Нет-нет, а порой находит – до сих пор ощущаю себя спеленатым.

Розовая попка улыбается. Пребывая в сухом и чистом пространстве подгузников, невозможно зарыдать. В первом классе, в ноябре месяце, на торжественной линейке, посвященной очередной годовщине Великой Октябрьской Социалистической революции, в актовом зале, когда нас принимали в октябрята, я точно так улыбался. Сохранилась фотография, на которой мне цепляют красную звездочку с портретом Ленина, сохранились первые стихи:

За эти две строчки Софья Андреевна носила меня на руках – она была сторонником актуальной поэзии с ярко выраженной гражданской позицией. И у нее в каждом классе имелись любимчики. В третьем классе, когда у меня начался жгучий любовный роман, Софья Андреевна меня разлюбила.

Конечно, Ритка не стояла у стены. Тема одиночества, навеянная дворовой поэтикой, городским романсом, сонетами Петрарки, заставляла меня преображать реальность. Реальность – любимая носилась на переменках как угорелая – казалась кощунственной, если ее впускать в стихи; хотя против самой реальности я ничего не имел; наверное, просто не знал, как ее зарифмовать. Проблемы с реальностью возникают в период полового созревания (время инициации в традиционных культурах): после этого любая реальность – выдуманная (инициации не спасают).

Адам словно впервые увидел Еву, и у него встал. Надкусанное яблоко выпало из рук.

Перед моим мысленным взором проходила длинная вереница людей. Она возникла не сейчас – до Адама; по-видимому, в тот миг, когда передо мной мелькали Риткины косички, но, покуда яблоко не выпало из рук, находилась на периферии внимания. Я видел всех, кого когда-либо встречал на своем пути, тысячи лиц, у меня патологически цепкая зрительная память, как репейник. Люди все шли и шли. Некоторых из них я встречал впервые. Так бывает: закрываешь глаза, вглядываешься в пустоту, и вдруг появляется незнакомый человек, смотрит в лицо, улыбается, или равнодушно; всегда без слов. Память здесь ни при чем – при свете дня я его ни разу не видел. Мы смотрим друг на друга порой довольно долго, а потом… никогда не могу четко зафиксировать момент встречи и расставания; словно мы существуем в разных потоках.