Лет пятнадцать назад дворниками работали студенты, поэты, актеры, художники и прочие творческие натуры. Каждый из них и сам мог написать нечто подобное на любой стене, лишь бы не на своем участке; нарисовать падающую Пизанскую башню или космическую стыковку «Союза» с «Аполлоном» – любая стыковка сексуальна. На своем же участке, по мере выявления фактов хулиганства и вандализма, не дожидаясь начальства, обязан был в кратчайшие сроки все эти факты уничтожать; но лучше дождаться появления руководства и уже потом заниматься рутиной, чтобы была видна проделанная работа. На деле, как правило, надписи удалялись после повторной угрозы начальника ЖЭКа выгнать нерадивого работничка к ядрене фене. Сейчас эту нишу заполнили выходцы из Таджикистана, но чище не стало. Как в фильмах ужасов: стерли надпись, на следующий день на том же самом месте появляется новая. – Ты получил удовольствие? – Впечатлительные, как показали последние социологические опросы, проведенные институтом Гэллапа в Москве, должны сходить от этой фразы с ума, особенно накануне выборов. Не знаю, я равнодушен к ужастикам (включая Гэллапа, международный терроризм, феминизм). И так каждый день.

Последняя фраза без комментариев.

А что касательно первого послания к международной общественности, написанного мелом на стене, – протестуйте, юные! Этот мир не принадлежит вам. Сочиняйте второе послание, третье – сопротивляйтесь! Каких-нибудь пять-семь лет назад я бы подписался под любым из них. Когда вы поймете, что он не принадлежит и вашим отцам, вы сами станете папами. Он не принадлежит никому – впору будет записывать шариковой ручкой в ежедневнике. Понедельник: семь утра подъем, семь тридцать завтрак, проследить за старшим, чтобы все съел, дать двадцать рублей на школьный буфет, обойтись без подзатыльника, в восемь младшего отвести в садик, поцеловать, к девяти успеть на работу, сорок минут на метро, в вагоне, если удастся занять место, вздремнуть, пять минут на дорогу от метро до дверей кабинета. Планерка в девять пятнадцать. На планерке незаметно для всех вздремнуть. Позавидовать зам. зав. отдела планирования тов. Э. Михайлустенко, – умеют же некоторые спать с открытыми глазами!.. После вечерних новостей в двадцать два тридцать пять, перед сном, сделать последнюю запись: он не принадлежит никому.

Вторник: семь утра подъем…

Протестуйте, юные, протестуйте! Не принадлежите ему!

Впрочем, такое можно написать только собственной кровью.

Буцаю ногой огрызок. Огрызок взрывается: косточки, кусочки мякоти, черенок. Влажные косточки блестят на темном небе асфальта, покуда не высохнет сок.

Сок высыхает, душа отлетает – влажная.

Не смотри сюда, юность, не смотри!

Кстати, где Публий Марон?

Осматриваю тротуар – в поисках великого римлянина, – осматриваю газон. Не вижу великую тень!

Отматываю пленку назад: буцаю ногой огрызок – этот мир не принадлежит вам – каждый из них и сам мог написать нечто подобное – чего ты ждешь – впрочем, и мой ответный удар, слезы – это ему в наказание – красные разводы на ткани – становлюсь немного значительней, наблюдая тебя – собака завизжала как резаная… Стоп! когда я уронил хот-дог, Вергилия со мною не было.

Взгляд уперся в размашистую надпись на стене: Я оттрахаю твои мозги!

Не удержался! Получил удовольствие.

В палатке никого не оказалось. Отверстие окна, в которое совсем недавно мечтала нырнуть Маруся, было закрыто. За стеклом красовалась табличка «Обед». Если бы не измазанная кетчупом пластиковая тарелка, одноразовый стаканчик со скомканной бумажной салфеткой внутри, томик Вергилия, развернутый под углом в 45˚ к одноразовому стаканчику, – можно было заподозрить, что здесь никогда не появлялись разумные существа. Хотя Вергилий не доказательство.