– Не входи в первое попавшееся чрево, – развивает мою мысль продавщица. – Если демоны-мучители вынуждают тебя к этому, мысленно сосредоточься на Хиайгриве. Существует две возможности, – делает небольшую паузу, поправляя покосившийся ценник, – перенос потока сознания в чистое царство Будды и выбор нечистых врат материнского чрева в Сансаре.

По-моему, я перегрелся.

Если не придавать значения словам, реагировать на мимику, интонацию, жесты (как это обычно и происходит), – может показаться, что женщина за прилавком делится с нами нехитрым кулинарным рецептом, вычитанным в журнале «Лиза», или пересказывает сто тридцать первую серию, в которой Иван полюбил Марию, а та изменила ему. Вроде бы пустячок, но осадок остается.

– Перенос в чистые райские области, – не унимается продавщица, – осуществляется следующим сосредоточенным размышлением: «Как печально, что на протяжении бесчисленных кальп безграничного, безначального времени я блуждаю в трясине Сансары! Как горько, что до сих пор я не понял, что сознание – самость, и не обрел таким образом Освобождения, не стал Буддой! Сансара вызывает во мне неприязнь и отвращение, она страшит меня; пришло время готовиться к бегству от нее». – Приплыли, я сошел с ума! – С этой мыслью, – продолжает София, – смиренно устреми свою решимость к Западной области, или к любой области, которую пожелаешь.

Видимо, я улыбаюсь, – нельзя принимать несуществующее за существующее. Все это – иллюзии моего собственного разума. Да и сам разум иллюзорен и не существует извечно, – блаженная улыбка идиота.

Если бы нечто подобное услышал Эней, на склоне Эвбейской горы, внимая голосу вещей Сивиллы, голосу, выходящему из зияющего чрева пещеры… наверное, тепловой удар, я просто не знаю, что происходит с сознанием в этот момент.

В склоне Эвбейской горы зияет пещера, в нее же

Сто проходов ведут. И из ста вылетают отверстий,

На сто звуча голосов, ответы вещей Сивиллы.

Точно! Тепловой удар!

– Подобными глупостями я переболела на первом курсе университета. – София улыбнулась, словно доктор перепуганному насмерть пациенту, возомнившему, что у него рак позвоночника, а никакой не гастрит. Я ей не верю! – Обычная история для психфака, – убеждает София, – считалось признаком хорошего тона на факультете, как первая любовь; не обязательно регистрироваться. Но некоторые, – откидывает пережаренную сосиску на пластмассовую тарелку, – те до сих пор по одному из семи Бардо путешествуют; так они себе это представляют, – лотосорожденная улыбка Будды. – Бхагавана Амитаба им в помощь и его лучезарные крючки.

– А, собственно, что вы здесь делаете? – Пытаюсь разобраться в происходящем, сопоставить продавщицу и набранный ею текст; взломать пароль.

– Wаy! Wаy! – истомилась Маруся; существо с помраченным разумом.

– Ей можно пережаренное?

– …?

Движением из пинг-понга, где пластмассовая тарелка как ракетка, а колбаска выполняет функцию мячика (игра открытой ракеткой), София бросает собаке сосиску. Маруся ловит подачу на лету.

Да, глупый вопрос. Полет сосиски поставил все на свои места – любой может оказаться на любом месте: сосиской на месте мячика.

– Что будем заказывать?

– Вот это и будем, – киваю на Марусю.

– Двадцать рублей.

– Ни … себе! – Лезу в карман. Бросок – двадцать рублей! Сколько их можно совершить за восьмичасовой рабочий день: сто, двести? А за неделю? Это не менее прибыльно, чем спускаться в темный подвал чужого сознания, где та же колбаса, только развешена сикось-накось; нет, может, у кого-нибудь строго под линеечку – поди, проверь. В любом случае требуется повышенное внимание. Зазеваешься, и заплесневелый полукопченый кружок превратится в змею, пожирающую себя за хвост, та в символ бесконечного возрождения, цикличности жизни и смерти; Уроборас, в петлю на шее у пациента. А пациент полулежит на софе, описывает, под гипнозом, что у него где расположено: все сикось-накось, как у всех, ничего под линеечку, – синий как дым. И ладно бы только это, но потом сиди объясняй запойному отцу многодетного семейства, что у него Эдипов комплекс.