Офицеры приблизились, каждый мрачнее той самой мрачной, пророческой тучи, что ползала вокруг месяца. Тускло поблёскивали нагрудники с кольчужными рукавами, позолоченные височные пластины на шлемах, плюмажи слегка трепетали, хотя было абсолютно безветренно. За спиной каждого болталась пятнистая, под леопарда, шкура, что пугала чужих лошадей, и высились по два великолепных крыла с раскрашенными орлиными перьями. У кого на доспехах закреплены, у кого на луке седла. В атаке сии крылья имели колоссальное психологическое воздействие. Часто случалось, что хоругвь одним только видом обращала в бегство. Противник не мог эффективно рубить гусара сзади. Арканы также в этих крыльях путались.

Все были рослые шляхтичи, хотя большая их половина, мягко говоря, от шляхетных принципов отошла. В трудные времена в товарищи могли попасть даже лица сомнительного и откровенно неблагородного происхождения, если только у них были деньги на экипировку, содержание пахоликов и челяди. Впрочем, Альгис не обращал особого внимания на деньги. Как мы знаем, хоругвь имела надёжного мецената. Исключительно каждый товарищ его был ратным уникумом, обладающим, помимо тактического совершенства, великолепным аналитическим мышлением. Да и пахолики на пахо-ликов не особенно походили. Гордо посаженные головы, прямые, не приученные гнуться перед кем-либо спины, задор и благородство во взгляде. Воины высокого ратного мастерства.

Слышали всё и понимали, что правду говорит крымчак насчёт карательного отряда. И как бы ни хотелось, но предупредить либо собою прикрыть легендарного гетмана они уже не в силах.

– Приведите, которого Фёдор с Никитой заарканили. Кстати, они ещё не вернулись? – Альгиса вдруг пронзило что-то вроде сердечной боли, он даже за грудь схватился, дышать тяжело стало. – Я задал вопрос, Панове. Да не молчите же!

Старшины понурились, никто не решался сказать. Вернулись. В сёдлах, при оружии. Но мёртвые. У Никиты в спине торчала стрела. Кони самостоятельно пришли. Минут пять назад. В окровавленной кольчуге Фёдора два исковерканных отверстия. Лекари осторожно изучали арбалетные стрелы из татарского колчана. Вокруг по-прежнему полыхали шатры, повозки, телеги, всякий скарб. Притащили за шкирку ни живого, ни мёртвого Айею. Хабибрасул, взглянув на него, ещё больше скривился, потом с отвращением плюнул, метя в лицо, но промахнулся и, словно оконфузившийся удав, громко прошипел: «Собака!» Неожиданно Айся исказился в яростном мимическом порыве и, беснуясь, прямо-таки оглушил истерическим визгом Хабибрасула и стоявших вокруг старшин:

– Сам ты поганый пёс! Продажная ханская сволочь. Чтоб ты издох на помойке, где вам, выродкам Гиреевским, самое место!!!

– Ну, зачем же так, – голос ротмистра прозвучал не громко, однако так отчётливо, что татарам он показался зловещим. – Зачем на помойке? На кол обоих!

Султан уже в апреле выступил в городок Эдирне, где традиционно собирались войска перед походом. Там он провёл смотр, несколько расстроился, поскольку никудышным оказалось продовольственное снабжение. Выяснилось, что не полностью сформированы вспомогательные корпуса, на которые возлагались ремонт дорог и охрана их от бандитов. Недостаточным было количество вьючных животных и погонщиков. Региональные власти, так называемые местные кади, работу по заготовке и поставке провизии на пункты обеспечения практически сорвали. Население продавать излишки по сниженным ценам не спешило, ссылаясь на якобы плохой в этом году урожай. Никакой прибыли сия торговля молдаванам не сулила.

Началась кадровая возня, взбешённый Осман со свойственной ему маргинальной жестокостью снял с командования вместе с головами почти всех тыловых начальников. Пока прибывала замена, пока разбирались на местном уровне с поставщиками, драгоценное время весенне-летнего периода, наиболее удобного для военного похода, стремительно утекало. Выступил султан Осман на север лишь седьмого июня.